— И они хотят тебя выпустить?
— Вообще‑то я сказала, что не могла дойти до такого состояния обыкновенным путем, это моя беременность окрасила мир в черный цвет. И доктор сказал — ах да, конечно, бедная незамужняя мать и тому подобное. И он спросил, как быть с отцом, а я заверила его, что причин для беспокойства нет, что все будет в порядке, однако мы не сможем пожениться, пока ты не получишь развод. И он схватил меня за руку и пожелал всего наилучшего и высказался в том роде, что надеется, что я больше не выскочу на улицу с ножом, а я сказала, что, конечно, нет, и вот они собираются меня завтра выпустить.
— Насчет беременности ты здорово придумала, — сказал Иахин–Воаз.
— Да, — просто сказала Гретель. — Здорово. Ведь это так.
— Что так? — не понял Иахин–Воаз.
— Я беременна.
— Беременна, — проговорил Иахин–Воаз.
— Ну да. У меня была двухнедельная задержка, и я прошла тест перед тем, как попасть в психушку. Я так и не нашла удачного момента, чтобы сказать тебе об этом в тот день, когда они сунули нас сюда. Ты доволен?
— Боже правый, — произнес Иахин–Воаз. — Еще один сын.
— Это может быть и дочь.
— Сомневаюсь. Думаю, мой вечный удел — отцы и сыновья.
— О нашей женитьбе я сказала только для доктора. Меня это не заботит.
— А вот об этом мы должны поразмыслить, — сказал Иахин–Воаз.
— Но не здесь в любом случае, — ответила Гретель. — Каково тебе стать отцом снова?
— Я счастлив услышать о ребенке, — сказал Иахин–Воаз. — Но я не знаю, каково мне стать отцом снова. Я даже не знаю, каково мне было стать отцом тогда, не то, что сейчас.
— Что бы ни произошло, все будет хорошо, — сказала Гретель. — Твердыня наша — наше что‑то.
— Что ты имеешь в виду — что бы ни произошло? — забеспокоился Иахин–Воаз.
— Если ты оставишь меня. Или если лев…
— Ты думаешь, что я тебя оставлю?
— Кто знает. Но это неважно. Я буду любить тебя, и мой ребенок тоже. Я расскажу ему о его отце, и он полюбит тебя тоже.
— Ты думаешь, что лев убьет меня?
— А ты хочешь, чтобы лев убил тебя?
Иахин–Воаз только посмотрел на нее.
— Что можно сказать о льве? — произнесла она. — На свете больше не осталось львов, но у моего мужчины есть лев. Лев есть у отца моего ребенка.
Иахин–Воаз кивнул.
— Может быть, — продолжала Гретель, — когда ты снова надумаешь встретить его…
— Я скажу тебе, — продолжил за нее Иахин–Воаз.
— Хорошо, — сказала Гретель. — Я немного приберусь в доме, чтобы твой дом встретил тебя достойным образом. Думаю, тебя скоро выпишут. Я не буду тебя навещать, если только ты не позвонишь мне. У тебя есть, о чем подумать.
— Есть, — согласился Иахин–Воаз и поцеловал ее. Моя женщина, подумал он. Мать моего ребенка. Я — неженатый отец, и мое сердце может остановиться в любую минуту.
Потом его навестил хозяин книжного магазина.
— Вы становитесь довольно популярным, — сказал он и протянул ему газету, в которой было объявление:
Следом давались номер телефона и номер абонентского ящика. Иахин–Воаз записал их.
— Иахин–Воаз, свяжись с собой самим перевернутым, — сказал хозяин. — Забавное посланьице.
— В смысле — мной перевернутым?
— Имена, — пояснил хозяин. — Иахин–Воаз, Воаз–Иахин.
— Это мой сын, — сказал Иахин–Воаз. — Он не перевернутый. Я не знаю, какой он. Я не знаю его хорошо.
— А кто кого знает? — осведомился хозяин. — Каждый человек — что тысячи книг. Новых, репринтных, имеющихся, распроданных, художественных, документальных, поэтических, дрянных. Всяких. И что ни день — разных. Еще счастье, если ты сможешь выбрать ту, которую желаешь, не говоря уже о том, чтобы знать ее.
Иахин–Воаз смотрел, как хозяин беззаботно выходит из больницы, попытался припомнить, когда он в последний раз чувствовал себя легко. Скоро я буду распродан, думал он. Все те книги, которыми я являюсь. И выйду из тиража, навсегда. Оставив новорожденного сына. Пути назад нет. Волна ужаса заполонила его существо. Нет, нет, нет. Да. Пути назад нет. Будь она проклята. Будь прокляты они оба — тот, от кого он ушел, и тот, кто стоит сейчас между ним и тем, кого он оставил. Нет возвращения. Он не хотел еще раз становиться отцом. Он еще не перестал быть сыном, последний миг близился с каждым ударом его сердца, которое он не выпускал из виду теперь ни на секунду. Его сердце и все другие органы его уставшего тела, им не было покоя все эти сорок семь лет. И нависший над ним последний покой, о котором невозможно было не думать. Последний миг наступит сейчас, сказала она.