ГЕНРИ. Я мог бы часами слушать твои россказни. Итак, твои вожделения подзаржавели. Великолепно, великолепно.
ЭЛИНОР. Я так устала, Генри.
ГЕНРИ. Попробуй поспать немного. Засни, и пусть тебе приснится сон, что ты поедаешь меня, зажаренного с гренками, — такое, знаешь, филе Анри а ля мод.
ЭЛИНОР. Генри, прекрати.
ГЕНРИ. Элинор, я еще и не начинал.
ЭЛИНОР. Чего же ты хочешь? Чтобы день был твой? Он твой и есть. Все твое, и я в том числе.
ГЕНРИ. Ты моя? Моя кто, что?
ЭЛИНОР. Да что тебе угодно! Ты хочешь впредь видеть мое имя на бумаге. Пожалуйста! Я подпишу любой документ. Тебе нужна Аквитания для Джона? Пусть берет. Пусть она принадлежит ему, тебе, кому угодно. Бери ее.
ГЕНРИ. В обмен на что?
ЭЛИНОР. Да ни на что. Чтобы хоть немного успокоиться. Чтобы положить конец всему этому. Ради всего святого, посади меня на корабль и отправь обратно в Англию, запри меня в темнице и потеряй ключ. Оставь меня в покое.
ГЕНРИ одобрительно кивает головой и начинает хлопать в ладоши.
Я клянусь в этом. Я даю слово.
ГЕНРИ продолжает аплодировать. Покачивая головой, надломленная, она медленно опускается в кресло.
О, хорошо, хорошо. Хорошо.
ГЕНРИ. Может быть, тебе дать подушку? Подставку для ног? Не хочешь укрыться теплой шалью?
Она тупо смотрит сквозь него.
Твои клятвы кощунственны. Твои слова ругательные. Твое имя на бумаге — это испорченная бумаге. Бог свидетель, ты достойна всяческого поношения, и я это сделаю, слышишь?
ЭЛИНОР никак не реагирует.
Элинор!
Она тянется к нему, хватает его руки и целует их.
Не смей этого делать!
ЭЛИНОР (роняет его руку и едва слышным голосом, будто издалека). Как и любому другому мыслящему человеку, мне хотелось бы думать о том, что на свете есть — не важно, чей или какой, есть какой-то бог. Не из страха — смерть не страшна, это жизнь нас непрестанно жалит. Но, если где-то есть какой-то бог, я должна существовать в его воображении, ну, как Антигона в воображении Софокла. Во мне не должно быть никаких противоречий, никаких сдвигов, все должно быть на месте, ничего не перепутано или испорчено. И тогда, Генри тогда есть смысл в моем существовании. Я была бы королевой в Аркадии, а не животным в хаотичном мире. А теперь скажи мне, с того места, откуда мы отправились в путь, мы когда- нибудь доберемся до Рождества?
ГЕНРИ. Шаг за шагом (Берет кубок и направляется к постели).
ЭЛИНОР. Что же будет со мной?
ГЕНРИ (опрокидываясь на постель). Премиленькое любопытство у такой дохлой кошки. Если тебя интересуют мои планы, спрашивай, я отвечу.
ЭЛИНОР. Завоевывай Китай, ограбь Ватикан, постригись в монахи — мне наплевать. Дай я перепишу мои земли на Джона и пойду спать.
ГЕНРИ. Нет, ты слишком великодушна. Я не могу принять такую жертву.
ЭЛИНОР. Ну, ну, хватит. Я подпишу бумагу — хоть кровью, хоть слюною, хоть яркими синими чернилами. Давай покончим с этим.
ГЕНРИ. Давай не торопиться. Нет, я не хочу, чтобы ты что-нибудь подписывала.
ЭЛИНОР. Не хочешь?
ГЕНРИ. Бог мой, как мне нравится дразнить тебя!
ЭЛИНОР. Ты не хочешь, чтобы я отдала мои земли Джону?
ГЕНРИ (кивает, улыбается). Попало в яблочко.
ЭЛИНОР. Ты не хочешь Ричарда, но ты не хочешь и Джона.
ГЕНРИ (садится). Ты угадала, схватила суть.
ЭЛИНОР. Ну, хорошо, говори. Ставь меня на место. Что ты хочешь?
ГЕНРИ (спокойно). Новую жену.
ЭЛИНОР. О. (Садится рядом с ним.)
ГЕНРИ. Ты эстетка и склонна к поэзии. Ты поклоняешься красоте и простоте. Этому же поклоняюсь и я. Долой все уродливое и сложное, пусть сгинут жабы и бубонная чума и. наши взаимоотношения. Скажи мне, что может быть более красивым и простым, чем новая жена?
ЭЛИНОР. Итак, со мной разводятся, да? И как думаешь, папа римский согласится на это?