Именно к лондонскому форуму вышел первый номер «Евротопии», того самого общеевропейского журнала, который мы задумывали ещё в Бомбее. Он вышел как приложение к журналу Хилари Уэйнрайт «Red Pepper». Увы, это был первый и последний раз, когда журнал действительно мог быть журналом диалога левых Востока и Запада. Но это стало ясно позднее. А тогда успешно прошла презентация журнала, вызвавшего неподдельный интерес, казалось, что «Берлинская стена» между левыми тоже пала вслед за «Берлинской стеной», разделявшей наши элиты. Ничто не предвещало тех трудностей, с которыми мы столкнулись при подготовке к следующему Европейскому Социальному Форуму в Афинах.
На следующем ЕСФ в Афинах мы поставили себе задачу не просто организовать свой семинар, а провести серию семинаров с участием как можно большего числа представителей российских социальных движений и левых групп. Если лондонский семинар мы готовили в основном по Интернету, то для реализации новых задач на афинском форуме нам предстояло более основательно погрузиться в организационный процесс, с тем чтобы иметь возможность отстаивать и защищать наши семинары на всём протяжении подготовительного периода.
Надо сказать, что ЕСФ выработал более демократическую процедуру подготовки, чем Всемирные Форумы. Если все вопросы организации ВСФ решаются недоступным оргкомитетом, принципы формирования которого остаются загадкой даже для его участников, то Европейские Форумы после Лондона готовятся через достаточно представительные встречи национальных делегаций. Эти встречи получили название EPA — European Preparatory Assemblies — Европейские подготовительные ассамблеи, причём сами они являются чем-то вроде мини-форумов.
Мы должны были участвовать в разработке стратегии и программы предстоящего форума, работать на заседаниях различных сетей (образование, профсоюзы, молодёжь, Европейская конституция, война и терроризм, экология и другие), чтобы наши семинары были приняты в возможно большем количестве сетевых групп. Задача оказалась сложной не только потому, что мы не могли обеспечить достаточного количества участников подготовительных ассамблей (вопрос опять упирался в деньги) и работать приходилось одному-двум людям. На этом этапе появились новые проблемы.
Если в Лондоне европейскую принадлежность России никто особенно не оспаривал, то к Афинам эта проблема стала вопросом обсуждения. И дело здесь было не только в деньгах (мы привозили наши делегации частично на деньги фонда солидарности, собиравшегося западноевропейскими левыми для Восточной Европы). Вопрос встал шире и острее: где проходят границы современной Европы?
В это время Европа переживала трудные последствия «воссоединения». Причём социальные последствия воссоединения двух столь различных в экономическом, политическом и социокультурном плане частей континента особенно остро переживала как раз «левая Европа», поскольку именно на общество легла основная расплата за геополитические выгоды элит. Дискуссии между восточными и западными частями европейских левых принимали иногда очень острый оборот. И это всё при том, что и с той, и с другой стороны существовало чёткое понимание необходимости диалога и сближения. В этой ситуации включение в диалог России, казалось, только осложняло процесс европейского единения левых сил. В результате появилась опасная тенденция ограничить альтернативную Европу и Европейский Социальный Форум границами Евросоюза. Тенденция эта явно не проговаривалась, но выражалась во всё больших трудностях с приглашением русской делегации для участия в подготовительных ассамблеях. Ссылались на проблемы с визами, на то, что «приезд одного русского стоит столько же, сколько визит 10 румын», учитывая удалённость России от Европы. Были также попытки приравнять Россию к таким «сателлитам» Европы, как Марокко, Алжир, страны Передней Азии.
Дело дошло до того, что накануне важнейшей предпоследней подготовительной ассамблеи в Австрии нам отказались высылать приглашения для виз, мотивируя это тем, что Россия — не член Евросоюза. Наше появление в Вене с обращением от левых и независимых профсоюзов России и Украины вызвало очень острую дискуссию, в которой нас поддержал ряд западноевропейцев (преимущественно французы и итальянцы). Но самую активную поддержку мы, неожиданно для себя, получили от восточноевропейских коллег, которые, казалось бы, больше других были заинтересованы в том, чтобы ограничить доступ к фонду солидарности. Именно левые активисты из Восточной Европы решительно выступили против нового раздела по линии границ Евросоюза. Чехи, поляки, венгры, румыны, восточные немцы говорили о том, что Россия является неотъемлемой частью альтернативной Европы, что без её участия в невозможно действительно прочное воссоединение и обновление европейских левых. И это понятно: ведь нас, современных восточноевропейских левых, не разделяли, а объединяли события 1968 года в Праге, 1956 года в Венгрии, расстрелы рабочих демонстраций в Польше… Сближало нас и сходство наших проблем переходного периода, и наше прошлое, и те социальные ценности, которые не сводились лишь к «тоталитаризму», а означали особый тип солидарности общества в противостоянии тоталитаризму, которого не знала Западная Европа. Так мы вернулись в «социальную Европу» — и не только вернулись: в ходе этой дискуссии нам удалось отстоять русский как ещё один официальный язык Европейского Форума.