Василий Колташов
Ещё какие-нибудь два года назад многим казалось невероятным, что марксизм вновь будет востребован политически. В части левых умов национал-патриотическая идеология выглядела могучей опорой «обновлённого коммунизма». Зюганов, его окружение, многообразные политики из КПРФ бескомпромиссно утверждали: державный патриотизм — это коммунизм сегодня. С этим не смели спорить даже молодые левые, уже усевшиеся за Маркса, пока ситуация не изменилась.
Основная масса российских левых, в том числе молодых, пришедших в политику после 2002 года, и сейчас — патриоты-государственники. К коммунизму их убеждения могут быть отнесены только ценой невероятной абстракции. Говорить о марксизме не приходится — от него они в большинстве пока слишком далеки. И, тем не менее, марксизм начал своё возвращение в политику именно среди этого поколения.
Теоретическим, в смысле его отдалённости от политики, марксизмом продолжали заниматься и после распада СССР. Университетская профессура по-прежнему читала лекции с «марксистским душком», при этом взбадривая их изрядной долей патриотических чувств. Исследователи опирались на диалектику, а аспиранты цитировали Энгельса. Но в политике после короткого всплеска революционного сталинизма уверенно возобладал державный «коммунизм». Причину этого не стоит искать далеко: мистический имперский коммунизм был вызван разрухой в умах, наступившей в результате ломки социальной и экономической структуры советского общества.
1990-е годы не были и не могли быть периодом оздоровления марксизма. Даже если наиболее яркие и осмысленные теоретики того периода рвали со сталинской традицией ревизионистского, советского марксизма, на массы и даже на отдельные сколько-нибудь влиятельные политически левые круги это не производило впечатления. Все были заняты тем, что защищали советское прошлое и Россию от «преступной банды реформаторов», угрозы НАТО и США. Никто не хотел принимать капитализм, но никто не был и в состоянии разобраться с тем, почему он пришёл и куда делся «развитой социализм».
Пока капитализм не закрепился и не оформился при Путине, изолированные теоретики не могли найти даже островка сторонников в протестном движении, где с 1993 года держала монополию КПРФ. Только по мере того как «дикий строй разрушения» принимал в России свои устойчивые черты, почва для марксистов стала постепенно созревать. Капитализм в России оформился как монополистический, а национально-имперское мировоззрение было взято на вооружение как консолидирующее общество в выгодном направлении.
У левых и правых оказалась очень похожая идеология. Что было с этим делать оппозиции? «Единая России» с успехом забирала себе державные лозунги. Вместе с этим обнаружилось, что само общество тоже изменилось. Чтобы получать голоса на выборах, нужно было теперь поменьше вспоминать о социализме и побольше налегать на национализм. Это и поторопились сделать, кстати, не без поддержки рядовых членов, лидеры КПРФ. Апофеозом их деятельности стала совместная с неофашистами демонстрация 1 мая 2006 года. Терпение ряда молодых левых, уже успевших перебраться далеко за первый том «Капитала» и приобрести политический опыт, иссякло.
Молодые коммунисты должны были теперь выбирать: молчаливая лояльность или борьба с КПРФ и иной «красной» оппозицией, что, по сути, означало полный разрыв. Одновременно с этим партия державников-«коммунистов» и её сателлиты делали собственный выбор.
«Обыватель глуп», — так говорил Милюков. Но, как бы ни был малоразумен мещанин, у него есть избирательное право. Однако особенность российского государства такова, что избирательное право есть только у зарегистрированных на жилой недвижимости (прописанных) граждан. Фактического права голосовать не имеет как раз та часть общества, которая живёт и трудится не по прописке, то есть преимущественно рабочие, причём не только промышленные. К тому же огромное количество трудящихся в России вообще не имеют никаких прав — они иммигранты из соседних стран.
Политический, а значит, и идеологический выбор здесь напрашивался сам собой.
Советское прописочное избирательное право неожиданно оказалось в современной России буржуазным — цензовым: есть недвижимость — есть голос; снимаешь жильё — ты не избиратель. В вопросе, на кого здесь нужно ориентироваться, патриотические левые сразу сделали выбор: нужны места в Думе — значит, работать нужно с избирателями, а не с мигрантами. Этим, кстати, и объясняется лёгкость, с которой КПРФ выдвинула на выборах 2005–2006 года в Московскую Думу свои первые антимигрантские лозунги.