1) сектор производства знания;
2) сектор производства информационных технологий (средств обработки и распространения информации);
3) сектор распространения информации и культурных услуг.
В этих секторах новейшей экономики и складываются силы, которые могут содействовать подлинному современному развитию России.
Образование вы не включаете ни в один из инновационных секторов, вы считаете, что оно — только область социальных услуг? Между тем театры, музыка, киноиндустрия включены в инновационный сектор распространения информации и культурных услуг. Не приведёт ли это к недооценке образования как фактора развития России? Можно ли создать информационную экономику, креативную, социально ответственную в своей сути без креативного (производящего подлинные знания) образования?
Образование — трансляция знаний, а не их производство.
Мой опыт работы, уважение к своей профессии заставляют всё-таки с этим не согласиться. Транслирует магнитофон. Хороший, настоящий учитель вновь и вновь творит, пусть уже и имеющиеся знания, вместе со своими учениками, научая их вместе с этим творчеству и накапливая новые элементы (пусть и мелкие, на уровне индивидуального понимания даже) знания. Опасаюсь, что отнесение образования только к сфере социальных услуг может послужить (и уже служит) его формализации, стандартизации и т. п. Это закроет путь к совершенствованию нашего весьма ослабевшего образования. Но тогда о каком инновационном развитии может идти речь? Где же они будут готовиться, эти активные участники инновационного процесса?
У традиционных профессионалов меньше мотивация к переобучению, больше моральной мотивации, они не идентифицируют себя как «средний класс». Наши нынешние врачи, учителя привязаны к своему рабочему месту, закрепощены. Простой учитель, ну куда он денется? Перейдёт в другую школу? Так там не лучше. Этот слой не имеет возможности развиваться, что не позволяет ему стать влиятельной общественной силой.
Теория современного социально-экономического процесса, о которой мы уже говорили, неразрывно связана, как вы это показали, с признанием формирования в этом процессе нового «среднего класса» — менеджеров и профессионалов, — которые и являются движущей силой информационального общества. Поясните, пожалуйста, это для наших читателей.
Социально-экономические реформы привели к торможению перехода к информациональной экономке и, соответственно, к суженному и деформированному воспроизводству информациональных работников. Типичные представители профессионалов и менеджеров, то есть тех, кого на Западе относят к новому «среднему классу», в России стандартным критериям такого отнесения не соответствуют. Особенно те, которые заняты в добывающих отраслях, экспортных операциях, в государственном управлении. Они к тому же компрадоры. И всё-таки в последние годы здесь наметилась определённая положительная тенденция. Она характерна, прежде всего, для Москвы, а также, в известной степени — для крупных жизнеспособных городов: Санкт-Петербурга, Перми, Нижнего Новгорода. Особая роль принадлежит здесь Москве, которая является единственным мегаполисом в России, входящим в мировую экономическую систему. В столице значительный процент валового регионального продукта создаётся в третичном секторе. Москва обладает высоким уровнем научного потенциала. Москва может и должна выполнить функцию локомотива для развивающейся России. Новый «средний (информациональный) класс» складывается естественно. Это показали наши исследования. Реально возникает слой людей, средством производства которых являются знание, умение и желание получать знания.
Трудно вообразить, что такой сложный и всеобъемлющий процесс, как развитие общества в сторону информационного, может протекать стихийно, без целенаправленных воздействий серьёзных социальных сил. Есть ли такие социальные силы, которые могут подтолкнуть информациональную трансформацию нашего общества?
Конечно, современные социально-экономические процессы не могут протекать без вмешательства государства, которое должно выполнять координирующую, стабилизирующую, защитную и так далее роль. Выполнение этих функций предполагает идеологическое, финансовое, организационное и тому подобное воздействие политических и социальных элит. Если же говорить о социально-политических силах, способных возглавить развитие России в сторону информационного общества, то важно отметить следующее. Как я уже говорил, наиболее заметная часть нашей политической элиты связана с топливно-энергетическим комплексом, экспортом сырья. Это компрадорская по своей сути социальная группа. Их бизнес, их деньги, их интересы связаны с Западом. В развитии России они не заинтересованы, развитие России подрывает их социально-экономическую базу. Чиновники, обладающие реальной экономической властью, также тесно связаны с топливно-энергетическим комплексом. Это тоже компрадоры. Однако развивается и национально ориентированная буржуазия, особенно в провинции. Она может послужить базой для формирования новой элиты, способной противостоять компрадорам и со временем возглавить развитие России. Кроме того, нам необходимо формирование именно оппозиционных элитных групп. Без этого вряд ли удастся сориентировать социально-экономическую политику на подлинное развитие России.
В России в результате приватизации и последующего за этим разрушения производства произошло резкое обнищание народа. В последние годы положение здесь несколько улучшилось. Но сохраняется массовая бедность, и это происходит на фоне обогащения относительно небольшой части общества. Вы пишете в своих работах, что вместе с развитием инновационного общества падает уровень жизни традиционных средних слоёв, то есть проблема бедности не рассасывается сама собой, а имеет тенденцию к углублению. Какие здесь перспективы?
Никакого устойчивого развития России без преодоления бедности масс населения, особенно традиционных профессионалов (учителей, врачей, инженеров и т. п.), не может быть. Преодоление бедности, её ограничение — постоянная задача разумной экономической политики. И здесь возможны относительно резкие, но, несомненно, справедливые меры, например, компенсационный налог, отмена плоской шкалы подоходного налога. Это, помимо больших возможностей по улучшению материального положения людей, меняет в благоприятную сторону социально-нравственный климат. В России — недопустимый уровень бедности, которому не соответствует объём ресурсов государства, затрачиваемых на оказание помощи бедным. Причём я хочу обратить внимание на то, что в зоне бедности у нас оказались работающие, что, в общем, не типично для современных индустриальных государств и чего не было к концу советской власти. Работающие бедные в таком виде, в котором они появились при Ельцине, — такого явления не было. Сейчас положение с ними во многом исправляется, уже появились учителя, получающие свои 10, 15 и даже 20 тысяч рублей в месяц, что уже похоже на заработную плату, врачи, которые уже могут жить, не огородничая с утра до ночи. Но ресурсы государства сразу были расколоты по принципу «своим и не своим». А вот в Чехии этого не было совершенно, и в Чехии коэффициент социального расслоения 4,5.
А у нас?
В самом богатом городе страны, в Москве — 41. Это не мой расчёт. Я сам этими расчётами не занимался. А по России в целом я считаю, что расчёты независимых экспертов (25–26) соответствуют действительности. Официальные 15–16 — это тоже немало. Тут определённая фальсификация есть, но не слишком сильная. Даже в США — 10.
А это ведь, вообще-то, очень расколотая страна.
Это очень расколотая страна, и не надо нам брать модель США. Но так или иначе, даже там 10. Даже если не говорить о социализме, просто устойчивое развитие, включение в творческую, активную деятельность широких масс предполагает равенство шансов. Без равенства шансов ничего не будет. Я не говорю о равенстве жизни, я говорю о равенстве шансов. И всё же равенство шансов предполагает резкое выравнивание уровня жизни. Вы не можете иметь равенства шансов, если одарённый ребёнок из бедной семьи не может добраться до университета.