В качестве довольно острого примера можно привести ситуацию вокруг Единого государственного экзамена (ЕГЭ). Министерство образования, изучив зарубежный опыт, попыталось провести достаточно внятную реформу, позволившую, по крайней мере, в 2009 году сделать элитное высшее образование доступным для рядовых школьников из провинциальных российских городов. Разумеется, эта реформа имеет множество недостатков, как и большинство реальных действий в реальном мире. Конструктивная дискуссия могла бы строиться здесь вокруг того, как сделать ЕГЭ лучше. Вместо этого левые в России встали в позицию радикального отрицания любых действий правительства в сфере образования. По их мнению, нужно было оставить всё как есть, и это при том, что советская система инженерного образования, сформировавшаяся 50 лет назад для обслуживания советской же индустриальной экономики, безнадёжно устарела вне зависимости от общественного строя. Принципиальным тут является тот факт, что левые атаковали ЕГЭ без какого бы то ни было реального изучения проблемы, без социологических исследований, без анализа политических перспектив этой борьбы. Левые оказались на стороне ультрареакционного ректорского лобби, основная цель которого сводится к защите собственных финансовых и коррупционных интересов в сфере образования. На первом шаге левые зафиксировали врага — им стали государственные чиновники-реформаты. На втором шаге левые стали требовать от государства вмешаться и оставить всё, как было, законсервировать старые коррупционные схемы поступления в высшие учебные заведения, предполагая, что это решение является единственно возможным и достаточным.
Критика ЕГЭ остаётся глубоко патерналистской, поскольку: а) никто не пытался увидеть своей собственной индивидуальной и групповой ответственности за плачевной состояние российского образования; б) не было попыток реализации локальных общественных программ, способных привести к улучшению ситуации; и, наконец, в) критики ЕГЭ не видели необходимости ни в серьёзном анализе ситуации, ни в широкой общественной дискуссии по этому важнейшему вопросу. Думается, что ситуация с кампанией против ЕГЭ является типичной, так что участие левых в обсуждении других политических проблем строится по тому же сценарию.
Горизонтом систематического патернализма с неизбежностью становится политический инфантилизм и безответственность. Характерной иллюстрацией такого инфантилизма является история, упоминавшаяся у Алекса Каллиникоса: на демонстрации антиглобалистов в Сиэтле группа велосипедистов везла плакат, надпись на котором гласила: «Давайте отменим капитализм и придумаем что-нибудь получше!»
Реальная власть не имеет возможности работать в таком режиме. Роскошь «придумывать что-то получше» могут позволить себе только подростки, которые паразитируют на бесплатной инфраструктуре, предоставляемой родителями. В большом мире спектр вариантов всегда ограничен, и действовать всегда нужно немедленно и явно. Как никто другой это понимал Ленин. Давайте подумаем: можно ли представить себе Ленина, требующего от царского правительства решения его личной проблемы или какой-то социальной проблемы рабочих? Разумеется, нет. Если мы чётко определились с тем, что буржуазное государство — наш враг, то мы также чётко должны понимать, что рассчитывать можно только на самих себя. Вот здесь и пролегает тот глубинный разлом, который деформирует и мышление современных левых, и их политическую практику: с одной стороны левые выступают против власти капитала, но с другой стороны хотят, чтобы главным актором борьбы с ней выступало буржуазное государство. Постоянно повышая ставки в этой гонке, левые объективно способствуют усилению государства и закрепляют тем самым власть капитала.
Разумеется, для такого положения вещей есть вполне объективные причины. Главная из них — это успехи социального государства, которые мы наблюдаем в Европейском союзе (впрочем, на фоне последних событий в Греции, стоящей на грани дефолта, и других странах Европы разговоры об успехах выглядят немного натянутыми). Однако следует помнить, какую цену мир платит за «всеобщее благоденствие» в развитых странах. В Германии несколько лет назад обсуждалась перспектива введения Grundeinkommen — базового социального пособия, которое выплачивалось бы всем гражданам страны вне зависимости от возраста, образования и занятости, и составляло бы около 800 евро. Сторонники этого проекта утверждают, что он не ляжет слишком уж тяжёлым бременем на финансовую систему страны, и даже, возможно, позволит сэкономить — многочисленную армию чиновников, занятых в системе соцобеспечения сегодня, начисляющих десятки различных пособий, можно будет смело увольнять.
Идеология этого проекта заставляет нас посмотреть правде в глаза. Сегодня мы живём в мире, где гражданам одних стран государство может платить огромные по меркам Африки, Азии и даже России деньги просто по факту их существования, в то время как мечта китайского рабочего будет по-прежнему связана с поиском стабильной и желательно сверхурочной работы, которая позволила бы ему прокормить семью. Заботливые европейские государства дают своим гражданам много, но что они потребуют взамен?
В том, что такое требование будет озвучено в той или иной форме, не приходится сомневаться. Левые теоретики обычно мыслят государство в рамках стандартной модели, предложенной школьным учебником по обществознанию. Согласно этой общеизвестной интерпретации, государство представляет собой лишь гибкий инструмент в руках граждан, проводник коллективной политической воли народа и больше ничего. Государственные чиновники должны рассматриваться как «слуги народа», государственные институты — как кумулятивный эффект индивидуальных интересов. Современная политическая теория убедительно демонстрирует, что инструментальный подход к государству является идеологической ловушкой.
Политолог Энтони де Ясаи в своей работе «Государство» демонстрирует, как любая государственная власть в силу своей внутренней природы склонна к экспансии, финальной точкой которой становится узурпация и контроль над всей экономической и политической активностью на данной территории. Причём у де Ясаи речь отнюдь не идёт о стандартной теории «тоталитаризма», он подчёркивает нечто совершенно иное. Узурпация — это нормальное состояние государства, не важно, идёт ли речь об СССР эпохи Сталина или о США эпохи борьбы с террором. Государство обладает своими внутренними имманентно присущими ему интересами, не сводимыми к интересам отдельных индивидов и социальных групп. Аргументы де Ясаи прозрачны и убедительны, причём (случай довольно редкий!) речь идёт как об исторических примерах, так и о теоретических обобщениях. В этом смысле де Ясаи, скажем, разительно отличается от Роберта Нозика, чья «Анархия, государство и утопия» является типичным примером умозрительной теории, легко опровергаемой ссылками на исторический опыт (что, впрочем, отнюдь не умаляет ценности его работы как таковой, а лишь несколько ограничивает сферу её применения).
Выводы, которые можно сделать из чтения де Ясаи, очевидны: чем больше мы кормим государство своим доверием, своими ожиданиями и своими просьбами, тем больший у него развивается аппетит. И европейское социальное государство уже настойчиво озвучивает свои требования, которые, например, касаются охраны прав детей — одной из ключевых проблем современной европейской политики. Ребёнок, рождённый в Европе, не принадлежит своим родителям. Законы наделяют его гражданскими правами, однако недееспособность делает гарантом этих прав государство: по сути, речь идёт об отчуждении прав человека в пользу властей. В треугольнике отношений между государством, родителями и ребёнком выстраиваются чёткие юридические приоритеты: формально все заботятся о правах детей, но фактически речь идёт об интересах государства, заложниками которого становятся семьи. Права детей, таким образом, становятся тем плацдармом, с которого ведётся наступление на индивидуальные свободы. Россия сегодня успешно перенимает этот «передовой опыт», адаптирует его к своим собственным нуждам. Государство может отобрать вашего ребёнка, потому что вы являетесь левым активистом, утверждая, что вы воспитываете его «ненадлежащим образом» — подобные случаи уже имеют место. Это будет происходить с молчаливого одобрения общества, привыкшего к тому, что государство «решает проблемы». И, к сожалению, думается, что это только начало новой государственной интервенции в частную жизнь.