Одним словом, на Украине мы видим смесь государственной неолиберальной практики и националистической риторики, доносящейся сверху и снизу. И эта смесь одобряется российской либеральной оппозицией. Удивительно ли, что гражданское общество России считает её хуже путинской власти, которая не столь последовательна в своём неолиберализме и национализме? Оно рассуждает примерно так: уж лучше тухлый консерватизм Путина, нежели бодрый неонацизм новой украинской власти…
Надо отдать должное официальным украинским и российским СМИ: озадачивались они этим или нет, но им удалось исказить отражение украинского кризиса в массовом сознании и направить сознание граждан своих стран в нужное для властей русло.
Таким образом, на самом деле националистическая («фашистская») составляющая конфликта на Юго-Востоке — относительна. С обеих сторон противоборства без труда можно найти русских и украинцев. С той и другой стороны мы встретим как факты национальной ненависти, так и уверения в её отсутствии, что никак не вяжется с их однозначной оценкой как «фашистских» и «националистических».
Более того, простейший контент-анализ информационного поля ново-росского движения показывает, что оно идейно не однородно и не может быть сведено к противостоянию «Русского» и «Украинского» миров. На новоросских пабликах в социальных сетях мирно — до поры до времени, конечно — уживаются русско-державная и советская символика, отсылающая к ценностям интернационализма. Подобная эклектика говорит не только об идейной незрелости движения, но и о наличии каких-то объединяющих смыслов. Они-то и делают возможным, чтобы православный монархист И. Стрелков вместе с традиционалистски настроенными ополченцами сражался за народную республику против неолиберальной экспансии ЕС.
Но, в отличие от киевского Майдана, эти объединяющие смыслы не только отрицательны («против правительства»), но и включают в себя положительный элемент. Перед нами разворачивается борьба между остатками советской индустриальной цивилизации (едва прикрытой флёром пресловутого «Русского мира») и постмодернистским «обществом спектакля», за которым скрывается власть торгово-спекулятивного компрадорского капитала и его «сви-домой» обслуги. Если восстание на Майдане мотивировалось ничем не подкреплённой верой либо в успешную евроинтеграцию, либо в этнически-унитарное государство, то на Донбассе речь идёт ни более ни менее, как о сохранении уже давно сложившегося жизненного уклада миллионов людей. Далеко не случайно во главе сопротивления экспансии ЕС находится крупнейший промышленный регион Украины, население которого ещё живёт теми экономическими и культурными связями с Россией, которые сохранились с советских времён. Жизненный уклад индустриальной окраины оказался в большей степени источником рационального поведения, чем у обитателей столичных офисов, неспособных осознать истинные экономические потребности своей страны. Вероятно, с этим связано целенаправленное уничтожение украинской армией донбасской инфраструктуры: вместе с заводами уничтожаются и материальные условия рационального мышления и поведения.
Поглощение неолиберальным ЕС стало бы катастрофой для экономики всего Днепровско-Донбасского промышленного региона, крупнейшего в Восточной Европе. Костяком его экономики является угольная отрасль. Какова её судьба в странах Западной и Восточной Европы? Печальная. Если Донбасс окажется в зоне влияния европейской неолиберальной политики, где гарантия, что он не разделит судьбу английских и испанских шахт, Рура, Силезии? Конечно, можно сказать, что в современной экономике угольная отрасль не рентабельна. Что свёртывание его добычи — это «веление времени», сиречь рынка. Возможно, но это способно породить такие социальные проблемы, которые означают либо социальный взрыв, либо решение, предполагающее вмешательство сильного, социальноориентированного государства. Но такового на Украине нет. А то, которое есть, даже не желает таковым становиться, будучи неспособно на самостоятельную внутреннюю политику, соответствующую национальным интересам.