Кляйст засмеялся:
— А, это другое дело, по крайней мере, теперь и ты хоть на что-то сгодишься, — сказал он.
На полу, сваленные в кучу, лежали разнообразные — легкие и тяжелые — арбалеты. Смутный Генри поднял один из них, снабженный заводным механизмом с кремальерой.
— Смотри: лук-самострел. Не сомневаюсь, что с таким многое можно сделать. А это… — Он поднял маленький арбалет с прикрепленной к нему сверху коробочкой. — Это, я думаю, обойменный магазин. Я про такие слышал, но никогда не видел.
— Выглядит, как детская игрушка.
— Когда мне сделают стрелы — посмотрим. Ни при одном арбалете стрел нет. Матерацци, наверно, бросили их, потому что не знали, для чего они предназначены.
Саймон сделал несколько знаков пальцами Коолхаусу.
— Ему не нравится то, что ты сказал про Генри.
Кляйст посмотрел на него с недоумением:
— А что я про него сказал?
— Мол, теперь и он «хоть на что-то сгодится». Саймон хочет, чтобы ты извинился перед Генри, иначе он тебе заедет сапогом прямо в дупу.
Ничего удивительного, что Саймону была недоступна манера, в какой мальчики общались друг с другом. До встречи с ними он сталкивался лишь с прямыми оскорблениями или откровенным заискиванием. Глядя в глаза Саймону, Кляйст заговорил. Пальцы Коолхауса забегали синхронно его словам:
— Смутный Генри — это тот, кого Матерацци называют… — Он забыл нужное слово и долго искал его. — Чекино.[4] Профессиональный убийца. И пользуется он всегда только арбалетом.
Лишь два часа спустя Кейл появился в караульном помещении, и новость об арбалетах сразу же повергла его в дурное расположение духа.
— Ты сказал Саймону и Коолхаусу, чтобы они об этом не распространялись?
— Почему это мы не должны об этом распространяться? — удивился Кляйст.
— Потому что, — сильно раздражаясь, ответил Кейл, — я не вижу ни одной веской причины, по которой кто-либо должен знать, что Генри — снайпер.
— А не веские причины есть?
— То, чего они не знают, не может причинить нам вреда. Чем меньше им о нас известно, тем лучше.
— Это, конечно, очень ценный совет от человека, устроившего такое побоище в саду.
— Послушай, Кейл, как я могу вынести арбалеты из подвала и как-то ими воспользоваться так, чтобы никто об этом не узнал? — сказал Генри. — Кроме того, мне нужно кому-то заказать стрелы для них и потренироваться.
Впрочем, в любом случае было уже поздно. Два дня спустя всех троих вызвали к капитану Альбину. Выглядел он не в последнюю очередь удивленным.
— Генри, ты ведь не похож на убийцу.
— А я и не убийца, я — снайпер.
— Йонатан Коолхаус говорит, что ты был чекино.
— Меньше слушайте Коолхауса.
— Значит, ты снайпер, который не убивает людей? Тогда чем же ты занимаешься?
Генри был обижен, но на удочку не попался, тем не менее все кончилось тем, что ему велели продемонстрировать свое искусство.
— Я слышал об этой штуковине, но хотелось бы увидеть ее в действии, — сказал Альбин.
— Там не одна штуковина, их там шесть.
— Отлично, шесть. Поле Грез подойдет?
— Какая у него протяженность?
— Ярдов триста или около того.
— Нет.
— А сколько же тебе надо?
— Около шестисот.
Альбин рассмеялся:
— Ты хочешь сказать, что можешь этими штуками поразить цель на расстоянии шестисот ярдов?
— Только одной из них.
Альбин посмотрел на него с недоверием:
— Думаю, мы можем перекрыть западную оконечность Королевского парка. Через пять дней, идет?
— Через восемь. Нужно, чтобы мне изготовили стрелы, и на всех арбалетах надо перетянуть тетиву.
— Очень хорошо, — Альбин перевел взгляд на Кляйста: — Коолхаус сказал мне, что ты хороший лучник.
— У этого Коолхауса слишком большое хлебало.
— Независимо от размера его хлебала, это правда?
— Лучший, чем вы когда-либо видели.
— Тогда тебе тоже придется продемонстрировать свое искусство. А как насчет тебя, Кейл? Есть ли у тебя еще какой-нибудь кролик в шляпе?
Восемь дней спустя небольшая группа генералов Матерацци, сам Маршал, пожелавший присутствовать лично, и Випон собрались за двойным кордоном из больших парусиновых ширм, обычно используемым для того, чтобы прогонять оленей мимо светских дам, которым захотелось немного поохотиться. Альбин, так же, как и Кейл, проявляя предосторожность, решил, что лучше не афишировать показательную стрельбу. Он не мог бы сказать почему, но точно знал, что эта троица мальчишек всегда что-то скрывает и потому непредсказуема. А в их главаре Кейле было нечто, что казалось опасно чреватым смутой. Альбин предпочитал не будить лиха.
Уже через пять минут после начала демонстрации он понял, что совершил ужасную ошибку. Очень трудно даже в тайная тайных собственной души смириться с тем, что другие люди, менее способные, сообразительные, усердные и жаждущие учиться, просто по рождению всегда будут в первую очередь иметь возможность присосаться к тому, что поэт Демидов называет «великим свиным корытом жизни». Часто общаясь с Випоном — человеком умным, трудолюбивым и обладающим выдающимися способностями, — Альбин в силу чувства детской справедливости, все еще жившего в его душе, сознательно закрывал глаза на тот факт, что аристократ Випон так же легко стал бы Канцлером, даже будь он полным болваном. Генералы, ожидавшие начала демонстрации, были не более и не менее достойны генеральского звания, нежели любые другие, выбранные по принципу происхождения. Мемфисские пекари, пивовары, каменщики признавали и чтили право рождения так же свято, как любая герцогиня из рода Матерацци.
«Ты идиот, — мысленно корил себя Альбин, — и заслужил это унижение».
Дело даже не в том, что эти трое были детьми — пусть и весьма странными детьми, а в том, что они были неизвестно кем. В порядке вещей уважать каменщика или оружейника, большинство Матерацци считали вульгарным оскорбить даже слугу. Но этих мальчишек вообще нельзя было отнести к какой бы то ни было общественной категории, они были никем, мигрантами и при этом, что самое главное, один из них так далеко пошел. Не то удивляло, что генералы предали забвению поругание Монда и Соломона Соломона, повсеместно воспринимавшееся как хамская выходка, — это, в конце концов, было делом самих Матерацци. Но несправедливость по отношению к членам низших классов следовало улаживать тихо, а если она не была улажена, значит, ей и надлежало оставаться неулаженной. В этом случае оскорбленный не должен был брать дело в свои руки, а тем более действовать в столь радикальной и унизительной для обидчика манере. То, что Кейл взял на себя смелость самостоятельно разрешить свой конфликт, таило в себе серьезную угрозу.
«А может, они и правы», — подумал Альбин.
Первым демонстрировал свое мастерство Кляйст. Двенадцать деревянных солдатских манекенов, обычно использовавшихся для тренировочных боев на мечах, были установлены на расстоянии трехсот ярдов. Матерацци были знакомы с луками, но пользовались ими преимущественно для охоты; у них это были изящные, богато инкрустированные изделия.
Лук Кляйста больше всего, с их точки зрения, напоминал ручку метлы, и им казалось невероятным, что такой грубый и уродливый предмет можно согнуть. Кляйст упер один конец лука в землю и придавил его внутренней поверхностью левой стопы. Подхватив петлю тетивы, он начал гнуть лук. Покоряясь его недюжинной силе, деревянный брус толщиной с большой палец очень крупного мужчины стал медленно сгибаться, и, когда он образовал дугу, Кляйст осторожно накинул петлю на зазубрину другого конца. Повернувшись к стрелам, полукругом воткнутым в землю у него за спиной, он вытащил одну, вставил ее в тетиву, оттянул до самой щеки, прицелился и выстрелил. Все это он исполнил словно бы одним непрерывным плавным движением.
Стрелы вылетали из лука одна за другой с интервалом в пять секунд, и каждые пять секунд раздавался характерный хлопок. Когда он закончил, один из людей Альбина выбежал из-за деревянного частокола-укрытия и просигналил флажками: одиннадцать попаданий из двенадцати. Маршал энергично зааплодировал, генералы последовали его примеру, хотя и с меньшим энтузиазмом.