Он вытирает кровь о мою тунику.
- Я ненавижу, когда портят мою собственность на арене. А теперь представь мои чувства, когда ее портят бесплатно.
- Понимаю, доминус, - тихо отвечаю я.
- Хорошо. И я хочу убедиться, что ты меня понял, - Друс щелкает пальцами. – Арабо, в яму его. Десять ударов, - он смотрит в мои глаза и бросает мне в лицо. – Если это повторится, ты узнаешь, что сегодня я был очень милосерден.
Сказав это, он уходит в тень.
- Пошли, - Арабо хватает меня за руку, - в яму.
***
К тому времени, когда медик выпускает меня, я дюжину раз клянусь больше никогда не испытывать милосердие Друса. Запястья ноют и пылают от стягивающей веревки, и я в полной уверенности, что плечи и спина горят, удивляюсь, что не вижу языков пламени, лижущих стены, когда иду по коридору, держа в руках потную, окровавленную тунику.
Арабо вталкивает меня в комнатушку:
- Больше так не делай. Хозяин не любит, когда его будят посреди ночи.
Я молчу. Дверь захлопывается и ключ поворачивается в замке. По крайней мере, на эту ночь я в безопасности. Во всяком случае, я на это надеюсь. Запертая дверь не остановила напавших на меня, поэтому я допускаю, что они могут сделать это снова.
Но я надеюсь, они не настолько глупы, а если и так, я слишком устал для переживаний.
Я ложусь лицом вниз, подставляя воздуху измученную спину. Веки тяжелеют, все тело ноет, но сон никак не идет. Сомневаюсь, что вообще смогу заснуть, но, в конце концов, меня сморило благодаря огромной пробирающей до костей усталости.
Утром я не одеваю тунику. Пусть солнце сожжет меня, но я не рискую прикрыть раны, терзающие мое тело.
Появившись на площадке, я молчу. Меня замечают, головы поворачиваются более заметно, чем кажется бойцам, разговоры и схватки стихают, когда я прохожу мимо. Они замечают и мою израненную спину. Да и как можно не заметить?
У некоторых мужчин тоже есть отметины. Там разбитая губа. Тут подбитый глаз. Пестрый синяк на ребрах. Ничего необычного для бойцов, но я уверен, что кое-какие из них оставлены моими ногами и кулаками.
Я ни с кем не говорю. Мы тренируемся с Титом, и я убежден: он, как и любой на этой площадке, знает, что произошло ночью. Он бросает хмурые взгляды на синяки, и я замечаю, как он косится на мою спину, но он не произносит ни слова. Единственные звуки, издаваемые нами – это стук и лязг оружия.
Уже посреди третьего раунда с Титом, каждое движение усиливает пожар на моей спине. Сикандар идет к корыту с водой. Я поднимаю руку.
- Хочу пить, - говорю я.
Тит кивает, но бросив взгляд в сторону воды, замирает.
- Севий, - предостерегает он, - ты не… - Я прохожу мимо, и он умолкает. Ругается под нос, но не загораживает дорогу.
Сикандар спокоен, когда я подхожу. Все вокруг застывают.
Все взгляды сосредоточены на нас, все забывают дышать.
Единственный раздавшийся звук – это тихий плеск зачерпываемой воды и капель тонкой струйки, когда я снова поднимаю ковш.
Я не тороплюсь. Я выжидаю, и когда подношу ковш к губам, в упор смотрю в глаза Сикандару.
Никто не двигается, особенно парфянин, стоящий рядом.
Я допиваю и поворачиваюсь к бадье. После этого я медленно обращаюсь лицом к Сикандару снова.
Он вскидывает подбородок и смотрит на меня сверху вниз. Расправляет плечи. Один его глаз заплыл, губа разбита, и яркий синяк темнеет прямо над бедром. Я не чувствую удовлетворения, видя, как он чуть горбится, скорее всего, скрывая тянущую боль ниже пояса.
Не отрывая взгляд, он слегка поворачивает голову и сплевывает:
- Ты что-то хотел сказать, глад…
- Пошел ты, Сикандар.
Его брови резко взлетают. Несколько мужчин набирают воздуху.
Но я еще не закончил.
- Возможно, в этом лудусе я и новичок, но я не идиот. И не буду крысятничать перед хозяином, – я делаю шаг вперед, и хотя он уверенно стоит на земле, Сикандар напрягается, но не как лев, а скорее как олень, готовый дать деру. – Давай проясним кое-что. Этой ночью был последний раз, когда я принял удар от тебя. И клянусь перед Фуриями, это последний раз, когда я принял удар за тебя.
И пока он успевает отреагировать, мой кулак врезается в его челюсть. Массивный парфянин удивленно хрюкает и падает на землю, хватаясь за корыто одной рукой и за лицо другой.
Две раны на моем плече снова горят от резкого движения, и боль отражается в костяшках пальцев, но уже ослабевая.
Сикандар садится. Пыль оседает вокруг нас и на нас.
Я молча протягиваю ему руку.
Сикандар с ухмылкой смотрит на нее. Он косится по сторонам, затем возвращается взглядом к моей руке. Ворча под нос, возможно, призывая на мою голову проклятия парфянских богов, он обхватывает мое запястье и позволяет помочь ему встать.
- Ну так что, - говорю я, отпуская его руку. – Мы поняли друг друга?
Он выдерживает мой взгляд. На какой-то момент я уверен, что он ударит меня, и мы устроим свару прямо здесь при свете дня.
Но он протягивает руку:
- Да, гладиатор. Поняли.
_________________________________________________________________
Справка:
* Там писали: “Арестуйте меня, если убегу, или верните меня в добрый дом моего хозяина”.
* Реальная клятва аукторатов. Правда, тут у автора неточность. Раньше Сева не приносил эту клятву, поскольку рабов вообще-то никто не спрашивал.
========== Глава 5 ==========
Вот уже несколько дней я живу в этом лудусе. Спина медленно заживает, синяки сходят, а те ублюдки после памятной ночи оставили меня в покое. После того, как я уложил на землю Сикандара, никто не беспокоит меня, если не считать случайных ударов на тренировках. Теперь, когда вопрос иерархии решен, все мое внимание приковано к задаче, которая, собственно, и привела меня сюда.
Это то, чем я намерен заняться, но едва мы приступаем к утренней тренировке, Тит внезапно приказывает всем построиться. Оружие гремит о землю, и мы, как солдаты, выравниваемся в линию.
- Что происходит? – спрашиваю я соседнего бойца.
- Не знаю. Вряд ли что-то приятное, - он смотрит на меня. – Хозяин никогда не прерывает тренировку ради хороших известий.
Тит встает перед нами.
- Луций, Квинт, Иовита, Севий и Филосир, - орет он, при звуках своего имени я покрываюсь холодным потом. – Идите за мной. Остальные возвращайтесь к тренировке.
Мужчины расходятся, а моя кровь стынет в венах.
Один из бойцов хлопает меня по плечу:
- Удачи, брат.
И тоже уходит.
Мы, оставшиеся, обмениваемся растерянными взглядами. Никто не смеет открыть рот. Я еще не запомнил все имена и лица, но понимаю, что эти четверо живут в той же части казармы, что и я.
Ауктораты. Все мы.
- Сюда, - Тит жестом приказывает следовать за ним и ведет по коридору, мимо казарм в пустой двор. Здесь он снова осматривает нас и рявкает: - В линию! Быстро!
Мы тут же выстраиваемся в ряд.
- Не двигайтесь, - рычит он. – Мастер хочет поговорить с вами всеми.
Я перевожу взгляд на дверь комнаты, в которой после прибытия в лудус встретился с Друсом, и пока он не явился, успеваю молча помолиться. В первый раз он выглядел устрашающе, но теперь… теперь я понимаю, откуда взялась его легендарная репутация.
Его шаги неторопливы. Расчетливы. Каждое движение точно, как у охотящегося тигра, а мы – пять беззащитных оленей в ожидании расправы. Нагрудник не скрывает сведенные лопатки, и я уверен, что каждый мускул под толстой кожаной броней напряжен от бешенства, которое заставляет его стискивать зубы и хмурить брови до глубокой морщины на лбу. Его голубые глаза сощурены и еще более холодны, чем в ту ночь, когда он отправил меня в яму.
Друс идет вдоль строя, по очереди разглядывая каждого из нас. Он осматривает нас с головы до ног, а затем пугающе долго смотрит в глаза. Когда подходит моя очередь, я уверен, что он видит меня насквозь. Мою душу и всю ту ложь, что я скрываю под латунным жетоном, который камнем висит на моей груди.