Я кидаю на него взгляд, отвлекаясь от развязывания кожаных ремешков, которыми крепится его маника:
- Да?
Он прижимает тряпку, пропитанную травяным настоем к ране на боку, и понижает голос до шепота:
- Один из ретиариев потерял сеть. Она наполовину засыпана песком в восточном углу арены. Не запутайся в ней.
- Хорошо, - отвечаю я, - спасибо.
- Севий, - рявкает Друс, - готовься! Скоро твой бой.
- Да, доминус.
Я оставляю тех, кто помогает снимать броню с Хасдрубала, и, взяв деревянные мечи, иду разогреться с Сикандаром. Мы фехтуем несколько минут, без особых усилий и ярости, и я возвращаюсь к ожидающему Друсу.
Хасдрубал закрепляет на мне бронзовые наголенники.
Сикандар берет манику и тянется к моей правой руке, но я его останавливаю:
- Другую руку.
Он наклоняет голову и кивает:
- А, точно.
Он оборачивает кусок льняной ткани и толстую кожу вокруг моей руки, закрывая участок от запястья до плеча. Мой торс обнажен, как и ноги от края набедренной повязки до наголенников.
Друс смотрит, зажав подмышкой богато украшенный бронзовый шлем с плюмажем из конских волос. Он указывает свободной рукой на другого готовящегося к бою гладиатора и тихо шепчет:
- Посмотри на него. Капаней уже дрался с левшами и славится победами над ними. Он знает, что его ожидает, так что не будь слишком самоуверен.
Я киваю:
- Понял.
Наши глаза встречаются. От его легкой улыбки мой желудок предательски сжимается.
- Пусть боги не оставят тебя, - тихо говорит он.
Практически шепотом я отвечаю:
- Спасибо, доминус.
Он смотрит в мои глаза еще один удар сердца, а потом переводит взгляд на шлем, который держит в руках. Молча протягивает его мне и уходит.
Я перевожу дыхание.
- Севий, ты готов? – кричит кто-то, и я возвращаясь в реальность.
- Готов.
Я надеваю шлем. В доспехах, вооруженный коротким острым мечом и небольшим круглым фракийским щитом, я жду сигнала. Смотрю на Капанея, и он тоже разглядывает меня через забрало. Он выступает в качестве мурмиллона, и его щит гораздо больше. А это значит, что у ублюдка есть преимущество, какое все мурмиллоны имеют над фракийцами. Леворукость дает преимущество мне, но его щит уравнивает наши шансы. Вот только он дрался с левшами и раньше. Да уж, равные шансы.
Капаней выходит на арену первым, и толпа ревом приветствует его. Я переношу свой вес с ноги на ногу, сжимая-разжимая рукоятку меча, пока народ скандирует его имя. Получается, он любимчик публики. С опытом боев против левшей. И его щит больше моего.
Я глубоко вдыхаю и медленно выпускаю воздух. Мунерарий обычно милосерден к потерпевшим поражение фаворитам. А к их противникам? Клинком по горлу, к удовольствию толпы ноги победителя омывает свежая кровь, и тело увозят с арены на телеге.
Ворота открываются снова, я шепчу молитву и медленно иду по туннелю к Капанею, который ждет меня на песке под палящим солнцем. После полумрака мои глаза медленно, но все же приспосабливаются к послеполуденному свету, а навес, в тени которого находятся зрители, закрывает от меня солнце.
Мы сходимся в центре арены. С оружием наизготове мы медленно ходим по кругу, оценивая друг друга. Через забрало мало что видно, но я легко представляю его силу как бойца. Одного со мной роста. Возможно, немного шире в плечах. Щит держит высоко, защищая горло. Уязвимыми остаются только ноги от колен до середины бедра.
Легко двигаясь, он постепенно сокращает дистанцию между нами.
И атакует.
Друс прав. Этот боец хорош, и он умеет драться с левшами. Удар за ударом, он равен мне по силам, отражает мои атаки и мечом, и щитом, и его лезвие оказывается в опасной близости от моего торса столько же раз, сколько и мое от его.
Удары металла по металлу, щита по щиту, меча по мечу, и иногда железо задевает плоть. Кровь смешивается с потом.
Пыль клубится у нас под ногами.
Зрителям нравится подобное представление, и вскоре они приветствуют мои удары так же, как и Капанея.
Я блокирую выпад щитом, и он пользуется открывшейся возможностью, чтобы врезать краем щита мне по ребрам. Попадание выбивает из легких весь воздух и вызывает яркие искры перед глазами, но я прихожу в себя и отбиваю очередной удар, не давая вскрыть себе брюшину. Щитом я бью его по руке, и мне удается не только предупредить удар, но и заставить Капанея покачнуться, я делаю выпад и вонзаю меч в его бедро.
Рев толпы заглушает крик боли, Капаней падает на колено, и все трибуны вскакивают на ноги. Я поднимаю щит, чтобы ударить по его забралу и уложить на землю, но он вскидывает руку с поднятым большим пальцем. Я делаю шаг назад, и между нами встает судья. Слава богам, еще момент, и ноющие руки и ноги подвели бы меня и стоили победы.
Судья убеждается, что я отошел, и мы втроем поворачиваемся к мунерарию. Высоко на трибуне, он поднимается, вытянув руку со сжатым кулаком, и стены амфитеатра дрожат от воплей зрителей, желающих сохранить жизнь Капанею:
- Отпусти! Отпусти! Отпусти!
Чем дольше мунерарий изображает нерешительность, тем громче становятся крики.
Наконец, он подает знак, что Капанею даруется жизнь, а я гадаю, не развалится ли амфитеатр от радостного рева толпы.
Судья помогает Капанею встать и уводит его с арены, пока зрители скандируют наши имена. Я принимаю пальмовую ветвь и мешочек с монетами из рук мунерария, и медленно возвращаюсь в туннель под несмолкающий шум.
Наконец-то солнце больше не печет плечи, и со вздохом облегчения я снимаю шлем.
Тут же братья по лудусу начинают стаскивать с меня броню: отстегивают наголенники, развязывают кожаные ленты, которыми крепится маника. Хасдрубал забирает оружие и передает его другим гладиаторам, которые еще готовятся выйти на арену.
Друс осматривает меня сверху донизу:
- Есть переломы или ранения?
- Нет, - я сую шлем Сикандару. – Получил пару раз по ребрам, но они сами заживут.
- Ослабил защиту, так тебе и надо, - Друс изгибает чертову бровь. – Но все равно, молодец, - он хлопает меня по плечу. - Дерись так всегда, и станешь легендой.
Я слегка склоняю голову и прячу мешочек с монетами в пояс:
- Спасибо, доминус.
Он продолжает улыбаться, и я улыбаюсь ему в ответ, делая вид, что меня передернуло просто от прохлады, сменившей жестокий солнцепек.
Друс быстро отводит взгляд и показывает на коридор. Через мгновение ланиста возвращается к строгому тону:
- Выпей воды и отдохни.
- Да, доминус.
Меня освобождают от остатков брони, и я несколько раз поворачиваю голову, чтобы избавиться от боли в шее после тяжелого шлема. Подвигав плечами и размяв уставшие мышцы, я выхожу из коридора в надежде, что местные массажисты хотя бы наполовину хороши так, как в Риме.
Я еще не вышел из прохода, как резкий голос произносит:
- Вот ты где, гладиатор.
Когда я оборачиваюсь, человек смотрит мне прямо в глаза: даже раб не кланяется гладиатору.
- Идем со мной.
Я оглядываюсь на Друса, который внимательно следит за текущим боем, и отвечаю слуге:
- Идиот, дай хотя бы воды выпить.
- Госпожа Максим ждет, - он показывает на улицу. - Она не будет ждать долго. Сюда.
Я сдерживаю стон. Я еще даже не промочил горло, а боль в ребрах отбивает всяческую охоту проводить вечер, изображая страсть перед патрицианкой, чей муж не хочет или не может ее удовлетворить. С другой стороны, в жизни гладиатора есть гораздо более неприятные вещи, и ни один из нас не может отказаться заработать дополнительные деньги для ланисты.
Поэтому я киваю и следую за направившимся к выходу слугой. Я не видел его раньше, но и в Помпеях я еще недостаточно долго, чтобы узнавать всех личных рабов патрицианок в лицо.
В самом амфитеатре множество мест и комнат, куда женщина и выбранный ею гладиатор могут ускользнуть, чтобы утолить ее похоть, но слуга выводит меня наружу и быстро шагает вдоль улицы. Позади грохочут трибуны, и рев толпы перекрывает оглушительную музыку. Судя по звукам, зрители довольны происходящим на арене, но мы углубляемся в город, и шум постепенно стихает.