Слуга ведет меня в бордель, в котором я уже не раз ублажал римских матрон. За огромную плату, которую она делит с Друсом, мадам Лукреция позволяет местным женщинам приводить сюда гладиаторов.
Она внимательно смотрит, как мы входим через скрытый пологом проем. Молча приветствует меня коротким кивком.
Слуга ведет меня дальше через короткий коридор и останавливается у закрытой двери.
- Сюда.
За стеной слышны мужские стоны, женские крики, и звуки совокупления, которые ни с чем не перепутать.
Я тихо говорю слуге:
- Думаю, о ней уже позаботились.
- Тогда ты подождешь своей очереди, - огрызается он и уходит, а я словно идиот остаюсь перед закрытой дверью слушать, как другой мужчина трахает женщину, которую должен развлекать я.
Она орет так же громко и исступленно, как и шлюхи в соседних комнатах. Думаю, даже хорошо, что ее имеют до меня. Она кажется ненасытной, а я не в том состоянии, чтобы удовлетворить подобную женщину.
Наконец парочка затихает. Слышно бормотание и шорох одежды. Затем дверь открывается, и на пороге появляется блестящая от пота египтянка со смазанным макияжем. Она закрывает за собой дверь, бросает на меня взгляд и проскальзывает мимо. Я жду, когда появится мужчина, но больше никто не выходит. Дверь открывается снова.
Наконец-то. Сейчас я сделаю это и смогу вернуться в… Яйца Юпитера!
Из дальнего угла освещенной светом лампы комнаты на меня смотрит не похотливая патрицианка, и не выбившийся из сил гладиатор, а полуодетый Кальв Лаурея собственной персоной. На его лбу блестит пот, и даже в тусклом свете четко видны красные царапины на его руках и голой груди.
Я инстинктивно выпрямляюсь:
- Доминус.
- Входи, - приказывает он. Я подчиняюсь, он закрывает за мной дверь и прислоняется к ней. Интересно, понимает ли он так же как я, что этим он заблокировал единственный выход из комнаты.
- Что ты узнал?
- Я не слышал, чтобы кто-то произносил имя Вер…
Он бросается вперед и замахивается, чтобы ударить меня наотмашь, но я перехватываю его запястье.
Мы смотрим друг на друга, его рука дрожит в моем захвате, а губы кривятся в яростной гримасе. Бойцовский рефлекс ослабевает, когда я вспоминаю о своем рабском положении и отпускаю его руку.
- Прошу прощения, доминус.
Он отдергивает конечность.
- Не смей произносить ее имя здесь, - рычит Кальв, - хочешь, чтобы из-за твоего грязного рта было опорочено мое доброе имя?
Я стискиваю зубы, представляя, чтобы бы случилось, причини я ему вред в окружении такого количества людей, и решаю повторить:
- Прошу прощения, доминус.
Он смотрит мне в глаза:
- Говори только то, что узнал.
- Пока ничего.
Он прищуривается:
- Прошло уже несколько недель.
Я цежу ложь сквозь зубы:
- Пока другие члены фамилии не признают меня, они не произнесут ни слова в моем присутствии. Мне нужно…
- Мою репутацию осквернят так же, как и жену, - быстро говорит он, - У меня нет времени разбираться в тонкостях общественного строя дикарей.
- Прошу прощения, доминус, - тихо отвечаю я, - я ничего не знаю о ее романе, но она была в лудусе, - я облизываю губы, - с маленьким мальчиком. Они приехали, побыли на тренировочной площадке и уехали.
- Зачем они приезжали?
- Мальчик, он очарован нами. Гладиаторами, - я сглатываю. – Ему нравится смотреть, как мы тренируемся, и слушать наши истории. Вер… Я не видел, чтобы она засматривалась на кого-либо из мужчин.
Выражение облегчения не появляется на его лице. Брови сведены, а губы растягиваются в оскале, когда он приближается ко мне:
- Слушай внимательно, гладиатор, - он щурит глаза и раздувает ноздри. – В этом лудусе она с кем-то трахается. Я знаю об этом. И ты узнаешь для меня имя ее любовника, или же мне придется послать туда человека понадежнее.
Я пытаюсь держать себя в руках, слыша оставшуюся невысказанной угрозу. Ни один муж не отпустит раба, который знает слишком много о грехах его жены. По крайней мере, раба, который в состоянии говорить.
- Со всем уважением, доминус, - спрашиваю я, - откуда ты узнал, что она?..
- Не смей задавать вопросы, сын шлюхи! – рычит он, вцепившись мне в плечо. – Не смей…
- Если скажешь мне, откуда тебе это известно, - тараторю я, - возможно, это поможет мне найти его.
Его хватка не ослабевает, но ярость на лице немного сменяется чем-то… другим. Чем-то, что я еще не видел в его глазах. Его взгляд становится немного рассеянным, и более тихим, чем обычно, голосом он отвечает:
- Бывают дни, когда она возвращается домой и даже не смотрит на меня. К ее стыду, могу поклясться, что я чувствую на ней чужой запах, - гнев возвращается, кривя его губы, - и когда она возвращается с мальчишкой, - он сплевывает слово словно яд, - из этого лудуса, то пахнет точно так же.
Я задерживаю дыхание, пока не ясно, в какие моменты он более опасен: когда держит себя в руках или находится на волосок от того, чтобы перерезать мне горло.
- Кто бы он ни был, - продолжает Кальв, и теперь он смотрит мне прямо в глаза, - он находится в лудусе. И она встречается с ним как в лудусе, так и за его пределами.
- Значит, он гражданин, - говорю я, - или вольноотпущенник.
Кальв кивает.
- Я не потерплю подобного оскорбления, - его пальцы сжимаются на моем плече, а его губы кривятся, - узнай его имя, гладиатор.
Каждый мой мускул звенит от напряжения, тело готово к драке, если его рукам вздумается привести в исполнение угрозу, звучащую в голосе. Я тихо отвечаю:
- Найду, доминус.
- Посмотрим, - он отталкивает меня и тычет пальцем, - у тебя семь дней. Затем ты встретишься с моим слугой и скажешь ему, узнал ли хоть что-нибудь. Если у тебя будет информация, он сообщит тебе, где и когда ты сможешь встретиться со мной. Если же нет… – он наклоняет голову.
- Тогда вы встретитесь еще через неделю, но я не советую тебе испытывать мое терпение.
Я облизываю пересохшие губы:
- Да, доминус.
- Пошел вон! – рявкает он.
Я убираюсь из комнаты со всей возможной скоростью. Слышу, как Кальв кричит за спиной:
- Исис, возвращайся.
- Иду, господин, - проститутка-египтянка, которая находилась в комнате до моего прихода, семенит мимо, и дверь закрывается за ее спиной.
Невзирая на ноющие мышцы, в амфитеатр я возвращаюсь бегом.
Тит и Хасдрубал почти тащат на себе Сикандара с искаженным гримасой лицом. Глубокая рана в боку не оставляет сомнений в том, что они направляются к медику.
Ближе к арене Луций помогает Квинту надеть манику, и я не завидую Филосиру, который весь избитый, покрытый потом и кровью, выслушивает бурную тираду нашего разъяренного ланисты. Я не слышу слов, но бешенство на его лице до жути похоже на то, которое я видел совсем недавно в борделе.
Филосира оставили в покое. Квинт трусцой бежит на арену. Иовита и Луций оттирают кровь с наголенников, которые один из них, видимо, скоро наденет.
Друс поворачивается ко мне с улыбкой.
- Только вышел с арены, а женщины уже жаждут тебя. Ты становишься легендой.
Делаю довольное выражение лица:
- Спасибо, доминус.
Он протягивает руку:
- Полагаю, она хорошо заплатила.
Я чувствую, как леденею:
- Я…
Бровь приподнимается, а улыбка исчезает с его лица. Друс делает манящий жест:
- Деньги, Севий.
- Я… Прошу прощения, доминус, я…
- Ты же не крадешь мои деньги, гладиатор?
- Нет, доминус, - сглатываю я. – Я сглупил и не оговорил плату сразу, и она ушла раньше, чем я смог взять деньги. Прошу прощения. Это не повторится.