Фортуна, Юпитер, кто угодно милосердный, молю, присмотрите за мной, и где бы Друс ни был, не оставьте и его тоже.
Перед выходом Арабо дал мне небольшой кинжал, на всякий случай. Он спрятан у меня под одеждой, и я держу большой палец на рукояти, просто чтобы быть уверенным: он все еще при мне.
Мы доходим до борделя, Арабо остается ждать снаружи, а Сидония ведет меня внутрь.
В воздухе стоит густой запах духов и пота.
Несколько шлюх, развалившись на подушках и мехах, в ожидании клиентов пьют вино из разрисованных чаш.
- Мама Лукреция, - говорит Сидония, - я привела, как ты приказывала.
- Лета, - не глядя на меня, отрывисто распоряжается хозяйка, - сходи с ним.
Одна из шлюх встает. Ее темные волосы занавешивают лицо, скрывая черты. Она не говорит, не смотрит на меня, лишь жестом показывает следовать за ней и направляется вглубь коридора. Она идет, слегка прихрамывая, и защитным жестом прижимает к боку ладонь. Она хорошенькая и наверняка приносит заведению кучу денег – худощавая, зеленое шелковое платье облегает тонкий, слегка изогнутый стан. Чудо, что она занята мной, а не более выгодными клиентами, и мне жаль, что из-за какой-то грубой скотины ей теперь тяжело ходить.
Мурашки снова ползут по спине: кто ждет меня? Кальв. Наверняка Кальв. Молюсь, чтобы там оказался Атай или кто-нибудь из слуг Кальва.
Кто угодно, только не он сам.
Привычно нащупываю рукоятку спрятанного под туникой кинжала, перепроверяя, что он на месте. Из одних комнатушек раздаются звуки страсти. Из других – тихое бормотание. От рева какого-то мужчины едва не содрогается весь бордель, но я не нахожу в себе зависти ни к нему, ни к тому, кого он трахает. Мое тело в любом случае не выдержит любовных упражнений, а если и выдержало бы, тревога слишком давит на меня, чтобы изображать похоть за пару монет.
Женщина останавливается перед хлипкой деревянной дверью, не отличающейся от остальных. Она открывает ее, заходит внутрь и предлагает мне присоединиться.
Две масляные лампы и закрытое ставнями окно дают слишком тусклый свет, чтобы я мог рассмотреть комнату в деталях. Звук наших шагов скрадывает толстый ковер. Я закрываю за собой дверь и вглядываюсь в полумрак в поисках признаков того, что мы не одни.
Кальва здесь нет. Как и Атая.
С облегчением выдыхаю, но чувствую растерянность. Зачем меня сюда привели, если их тут нет?
Оглянувшись на Лету, тихо спрашиваю:
- У тебя для меня сообщение?
Она медленно поворачивается, тонкой рукой откидывает с лица прядь волос, позволяя мерцающему свету озарить лицо.
У меня подгибаются колени.
Длинный парик и яркий макияж не в состоянии изменить знакомое лицо, а особенно голубые глаза, которые я бы узнал и за тысячу шагов. Воздуха мне хватает только на то, чтобы выдохнуть:
- Друс?
- Да, - так же приглушенно отвечает он.
Я подхожу медленно, осторожно сокращаю дистанцию между нами, будто одно неверное движение вышвырнет меня из этого сна, но да, это он. Действительно он. Когда между нами остается пара шагов, я набираю в легкие воздух и протягиваю к нему руку:
- Друс, ты… ты…
- Женщина?
- Жив..
Я целую его. Он не реагирует, застыв в моих объятиях, но через мгновение выдыхает и отвечает на поцелуй, скользя одной рукой по моему плечу и прижимая другую к бедру.
Боги, он на самом деле здесь. Действительно жив. Я погружаюсь в дурман, и, удерживая Друса за шею одной рукой, позволяю другой руке осторожно изучать его тело, убеждаясь в реальности происходящего.
Не скрытая броней, истина проявляется в мягком изгибе талии под моей ладонью и нежных округлостях прижатой ко мне груди, и я мысленно представляю себе женщину, приведшую меня в эту комнату.
Отстраняюсь и смотрю на Друса, убеждаясь глазами в том, что уже известно рукам. Ошибки быть не может.
Как и отвращения.
- Друс, я не… я не понимаю.
- Глаза не лгут тебе.
Его… Ее слова звучат вымучено. Покорно. И хотя это по-прежнему голос Друса, я впервые осознаю, что он выше мужского, хотя и на тон ниже женского.
Отведя взгляд, она скрещивает руки на груди, сморщившись от движения левого плеча.
- Но… - я облизываю губы. Так много вопросов. Слишком много вопросов. И один из них: - Что ты… здесь делаешь?
От удивления она широко раскрывает глаза, словно ожидала от меня совсем другого.
Я переступаю с ноги на ногу.
- Что происходит?
Друс переводит взгляд на дверь.
- Лукреция моя должница. Она не знает, что именно происходит или то, что я и есть Друс, она всего лишь приютила меня. Я пришел сюда, потому что никому не придет в голову искать меня здесь, - она косится на одежду и краснеет, - никто не подумает искать меня здесь в таком виде.
- Но ты хотел, чтобы я нашел тебя.
Друс тяжело вздыхает, и когда наши глаза встречаются, не могу понять, как я мог увидеть перед собой женщину. Пронизывающий взгляд голубых глаз остается прежним, даже когда они обведены углем и скрыты париком. Те же самые голубые глаза я видел, когда мы тренировались, когда Друс дрался наравне с мужчинами, когда он отправил меня в яму, когда он побеждал гладиаторов больше его в два раза и осаживал ланист на арене.
И голос, пусть он и звучит тихо и неуверенно, тот же самый, что я знал все это время:
- Севий, мне нужна твоя помощь.
Я снова переступаю:
- С?..
- Мне нужно, - она прерывается на полуслове. Бормоча ругательства, делает шаг назад и с новыми проклятиями, которые я слышал множество раз в лудусе, срывает парик и отшвыривает его в сторону. У меня перехватывает дыхание: пусть тело остается безусловно женским, но лицо принадлежит Друсу, которого я считал погибшим. Мужчина… женщина… я не… я не понимаю.
Потирая лоб, Друс вздыхает. Уронив руку на бедро он - или она - смотрит мне в глаза.
- Во-первых, ты должен поверить: Верина не была моей любовницей. Никогда. Просто безопаснее было притворяться.
- Безопаснее? – моргаю я. – Безопаснее, чем что?
Он сглатывает:
- Чем позволить кому-то узнать, что она была моей матерью.
- Твоей… - я медленно опускаю взгляд, принимая Друса таким, как сейчас, изящным, одетым в шелк и жемчуга. Встретившись с ним глазами, я шепчу. - Стация.
Он снова кивает:
- Да, так меня звали раньше.
Я медленно облизываю губы:
- А Каесо твой сын.
- Да, Каесо… - его голос дает слабину, - Каесо мой сын. И мне нужно, чтобы ты помог забрать его у моего отца, - он проводит дрожащей рукой по коротким волосам.
- Теперь, когда моя мать мертва, Каесо в опасности, и я не могу… - он в отчаянии кивает на руку, прижатую к бедру, - я не могу драться в таком состоянии. Боюсь, я не смогу выбраться с сыном живым.
- Он в опасности? – переспрашиваю я. – В доме твоего отца?
- В Империи нет места, где бы он был в большей опасности, чем в доме моего отца. Мать единственная оберегала его. Поскольку ее больше нет, у отца не осталось причин держать его в доме, и лишь богам, известно, что может случиться.
- Но почему? Собственный внук…
- Внук-ублюдок, - цедит Друс сквозь зубы. – Что бы ни решил отец, уверен, это будет сделано тихо и как можно дальше от Помпей. Если открыто выгнать или продать ребенка из собственной семьи, даже если этот ребенок – незаконнорожденный, сразу после смерти моей матери, то это дурно скажется на его репутации политика.
Мы молчим. Не могу представить, что Кальв может сотворить подобное с собственным внуком, но он уже убил собственную жену. А дочь, мать его внука, каким-то образом тайно превратилась в ланисту.
- Прости меня, я… - я скольжу взглядом вниз по его телу, затем смотрю в лицо, - как ты стал…
Он переводит дыхание и пожимает плечами: