— Пожалуйста.
Я хотел побыстрее отделаться от него.
Ясно, что никаких отношений между Эстравеном и мной не может быть. Даже если его разжалование и изгнание частично можно было отнести на мой счет, я не чувствовал себя виновным. Ни его поступки, ни их мотивы не были мне ясны в Эрхенранге, и я не мог доверять ему. Я бы не хотел, чтобы он связывался с теми орготами, которые, как я считал, одобряли мою миссию. Его присутствие было для меня помехой.
Один из многочисленных слуг ввел его в мою комнату. Я усадил его в мягкое кресло и предложил выпить эля. Он отказался. Его манеры были не то чтобы сдержанными, а какими-то напряженными.
— Первый настоящий снег, — сказал он, заметив, что я гляжу на плотно занавешенное окно. — Вы еще не смотрели на улицу?
Я выглянул и увидел густой снег. Улицы и крыши были укутаны им. За ночь снег выпал на два-три дюйма. Был Ирин Гор — одиннадцатый день первого осеннего месяца.
— Ранний снег, — проговорил я, очарованный этим зрелищем.
— Он предсказывает суровую зиму.
Я оставил занавес незадернутым. Тусклый свет падал на смуглое лицо Эстравена. Казалось, он состарился с тех пор, как я его в последний раз видел в доме в Красном Углу во дворце Эрхенранга. Ему, должно быть, довелось многое испытать.
— Вот то, что меня просили передать вам, Эстравен, — сказал я.
Я отдал ему сверток с деньгами, который после его звонка я выложил на стол. Он взял его и торжественно поблагодарил меня. Я не садился. Немного погодя, по-прежнему держа сверток в руках, он встал.
Что-то говорило мне, что я совершаю ошибку, но я не обратил — на это внимания. Я не хотел, чтобы он вновь приходил ко мне.
Он посмотрел на меня. Конечно, он был ниже ростом и плотнее, но в этот момент мне не казалось, что он смотрит снизу вверх. Я не встретился с его взглядом. Я рассеянно глядел на радиоприемник на столе.
— Не следует верить всему, что передают здесь по радио, — вежливо сказал он. — Мне кажется, что здесь, в Мишпори, вы будете нуждаться в помощи и совете.
— Похоже, здесь много людей, готовых помочь мне.
— По-вашему, десять человек более достойны доверия, чем один? Но простите, мне не следовало говорить по-кархидски.
Он перешел на орготский.
— Изгнанник не должен говорить на родном языке. В его устах этот язык горек. А орготский язык больше подходит для предателя: он похож на сладкий сироп. Господин Ай, вы оказали услугу мне и моему старому другу и кеммерингу Аше Форету, и его именем и своим собственным я прошу о позволении дать вам добрый совет.
Он помолчал. Я ничего не сказал.
Раньше я никогда не слышал о такой форме вежливости. И я понятия не имел, что она означает. Он продолжал:
— Здесь, в Мишпори, вы не то, чем были в Эрхенранге. Здесь вы лишь орудие фракционной борьбы. Советую вам быть осторожным и не позволять им использовать себя. Советую вам не доверять ни одной фракции. Они могут использовать вас лишь во зло.
Он замолчал, и я уже хотел было попросить его объясниться подробнее, но он сказал:
— Прощайте, господин Ай.
Он повернулся и вышел. Я стоял в ошеломлении. Этот человек подобен электрическому угрю — его не ухватишь и не поймешь, чем он тебя ударил.
Он окончательно испортил мне настроение. Я подошел к узкому окну и выглянул наружу. Снег немного поредел, и картина была прекрасна. Хлопья снега напоминали лепестки вишни, падающие под порывами ветра на моей родине — на Земле, на зеленой, теплой Земле, там, где весной деревья покрываются цветами. Я почувствовал тоску по родине. Два года я провел на этой планете, начинается третья зима — месяцы безжалостного мороза, снега, льда, ветра, холода снаружи и внутри, холода до костей и до мозга костей. И все это время я один, совершенно один, и не могу доверять ни единой душе. Бедный Дженри, может быть, мы поплачем? Я видел, как из дома вышел Эстравен — темная фигура на фоне белого снега, — осмотрелся, плотнее затянул пояс своего хеба — пальто у него не было — и пошел по улице, двигаясь грациозно и быстро, как будто он был единственным живым существом в Мишпори.
Я отвернулся от окна. В теплой комнате было душно и тесно: обогреватель, мягкие кресла, кровать со множеством теплых одеял, ковры, занавеси.
Надев зимнее пальто, я вышел погулять.
Настроение у меня было плохое, и окружающий мир казался ужасным.
В этот день я обедал с сотрапезниками Оболе, Еджеем и еще несколькими, с которыми познакомился накануне. Обычно обедают здесь стоя, чтобы не создавалось впечатления, что человек целый день проводит за столом. Однако в этом случае были приготовлены сиденья. Стол был разнообразным — восемнадцать или двадцать горячих и холодных блюд, в основном вареных яиц и хлебного яблока. Не начиная есть, чтобы не нарушать общепринятого табу на деловые разговоры за едой, но накладывая себе на тарелку жареные яйца, Оболе заметил: