В первую ночь моего Пребывания в этой стране я получил предупреждение, но игнорировал его.
Я чувствовал, что грузовик движется на восток, и не мог избавиться от этого ощущения, даже когда стало ясно, что он движется на запад, все дальше углубляясь в Оргорейн. Ощущение направления и влияния магнитных полей сказывается по-разному на разных планетах, и когда разум не может компенсировать это различие, появляется впечатление, будто все буквально перевернулось.
Один из запертых в фургоне умер ночью.
Его избили дубинками или били ногами в живот, и у него шла кровь изо рта и ушей.
Никто ничего для него не сделал, да и делать было нечего. За несколько часов до этого к нам просунули пластиковый кувшин для питья. Но кувшин этот давно был пуст. Умирающий оказался моим соседом справа, и я положил его голову к себе на колени, чтобы ему было легче дышать. Так он и умер.
Все мы были обнажены, и мои руки, и ноги, и бедра покрылись кровью.
Становилось холоднее, и мы жались друг к другу, чтобы согреться. Поскольку труп не давал тепла, его оттащили в сторону.
Всю ночь мы теснились, раскачиваясь вместе, когда грузовик подскакивал на неровностях дороги. За нами не было других грузовиков. Даже прижавшись лицом к решетке, ничего нельзя было разглядеть, кроме тьмы и смутного ощущения падающего снега.
Падающий снег, вновь выпавший снег, давно выпавший снег, снег после дождя, снег, охваченный морозом. В орготском и кархидском языках были особые слова для каждого вида снега. В кархидском — я знал его лучше орготского — можно насчитать шестьдесят два различных слова, обозначавших снег. Имеется много слов для обозначения различного вида льда, свыше двадцати обозначений разных типов осадков. Я сидел, стараясь мысленно составлять списки этих слов. Каждый раз, вспоминая новое слово, я пересматривал записи и вставлял его на нужное по алфавиту место.
Прошло немало времени после рассвета, когда грузовик остановился. Заключенные закричали в щель, чтобы из фургона убрали труп. Мы били кулаками в дверь, в стены, превратив внутренность стального ящика в такой гремящий ад, что сами не могли выдержать. Никто не пришел. Грузовик простоял несколько часов. Наконец снаружи послышались голоса, грузовик дернулся, скользя по обледенелым камням дороги и двинулся дальше. Через щель в двери можно было рассмотреть солнечное утро и лесистые холмы вдоль дороги.
Грузовик шел еще два дня и три ночи — всего четыре со времени моего пробуждения.
Он не задерживался у инспекторских постов, мне кажется, ни разу не проезжал через города или поселки. Путь его был окольным. Он останавливался, чтобы сменить батареи, менялись шоферы. Были и более долгие остановки, причину которых изнутри фургона установить было невозможно. Два дня грузовик двигался при свете, а потом передвигался только ночью.
Однажды через отверстие в большой двери просунули кувшин с водой.
Вместе с мертвецом нас было двадцать шесть, два раза по тринадцать. Гетенианцы часто считают по тринадцать, двадцать шесть и пятьдесят два. Несомненно, из-за двадцатишестидневного лунного цикла, составляющего неизменный месяц и приблизительно соответствующего их половому циклу. Труп был отброшен к самой решетке, которая образовывала заднюю стену нашего ящика.
Остальные сидели или лежали каждый на своем месте, на своей территории, в своем домейне до ночи, когда становилось холодно. Тогда мы постепенно сближались, образуя единую группу, в середине ее было тепло, а по краям холодно.
Доброта. Я и некоторые другие — старик, человек со зловещим кашлем — хуже всех сопротивлялись холоду, и каждую ночь мы оказывались в центре группы, где было теплее.
Мы не дрались за теплые места, мы просто оказывались в них каждую ночь.
Ужасно, что человек не теряет теплоту. Мы были обнажены во тьме и холоде, и нам нечего было дать друг другу, кроме доброты.
Несмотря на скученность и на то, что по ночам мы жались друг к другу, мы в грузовике не сходились, не сближались друг с другом. Некоторые были одурманены наркотиками, другие были явно умственно дефективными, все были оскорблены и испуганы, но может показаться странным, что среди двадцати пяти человек никто не разговаривал, даже не ругался. Доброта и терпимость, но все в молчании, всегда в молчании. Стиснутые в зловонной тьме, мы постоянно сталкивались друг с другом, падали друг на друга, наше дыхание смешивалось. Я так и не узнал, как зовут моих спутников. Мы оставались чужими друг другу.
Однажды, мне кажется, это было на третий день, когда грузовик надолго остановился и я подумал, что нас бросили в холодной пустыне, один из них заговорил со мной. Он рассказал мне длинную историю о фабрике в Южном Оргорейне, где он работал, и как он поссорился с надсмотрщиком. Он говорил мягким, тусклым голосом и держал меня за руку, как бы желая привлечь внимание. Светило солнце, и мы стояли на обочине дороги, и один солнечный луч неожиданно пробился в щель, стало светло.