Провести кеммер без партнера гетенианцу очень трудно. Лучше устранить это состояние и совсем обходиться без него. Так они и поступали.
Заключенные, находившиеся на ферме в течение нескольких лет, психологически и, как мне кажется, до некоторой степени физически адаптировались к химической кастрации. Они были бесполы, как волы.
Подобно ангелам, они не знали ни стыда, ни желаний. Но человеку несвойственно жить без стыда и желаний.
Будучи строго ограниченными и определенными по природе, половые стремления гетенианцев почти не подвержены общественному влиянию. Здесь меньше угнетения секса, запретов, связанных с ним, чем где-либо в бисексуальном обществе. Воздержание исключительно добровольное. Терпимость распространена повсеместно. Сексуальный страх, сексуальные расстройства встречаются крайне редко. На ферме я впервые встретился с вмешательством общества в вопросы пола, и это вмешательство порождало не извращения, а нечто более зловещее — пассивность.
На Зиме нет общественных насекомых.
Гетенианец не делит свою планету, как земляне Землю, с бесчисленными сообществами маленьких бесполых работников, обладающих лишь инстинктом повиновения группе, целому. Если бы на Зиме существовали муравьи, гетенианцы, возможно, занимались бы тем, чтобы копировать их жизнь. Режим добровольных ферм появился лишь недавно и ограничен пределами одной страны. В остальных частях планеты он совершенно неизвестен. Но это зловещий указатель того направления, в котором пошло общество, такое уязвимое с точки зрения контроля секса.
Как я сказал, на Пулафенской ферме кормили плохо, а одежда, особенно обувь, совершенно не соответствовала зимним условиям. Охранники, в большинстве своем заключенные с испытательным сроком, находились не в лучших условиях. Впрочем, ферма преследовала карательные, а не уничтожительные цели, и я думаю, что режим ее можно было вынести, если бы не наркотики и осмотры.
Большинство заключенных проходило осмотры группами по десять или двенадцать человек. Они просто повторяли нечто вроде исповеди или катехизиса, получали порции антикеммера и освобождались от работы.
Остальные — политические заключенные — каждые пять дней должны были подвергаться допросу с применением наркотиков.
Не знаю, какие наркотики они использовали. Не знаю, с какой целью проводились допросы. Не представляю, какие вопросы задавали мне. Я пришел в себя спустя несколько часов на нарах среди шести или семи заключенных, некоторые уже пришли в себя, другие еще находились под действием наркотиков. Когда все встали, то охранники повели нас на работу, Но после третьего или четвертого допроса я уже не мог встать. Мне позволили лежать, лишь на следующий день я отправился на работу со своим отрядом, хотя чувствовал себя очень слабым. После следующего допроса я был беспомощен, и бессилие мое длилось уже два дня. Очевидно, антикеммер, как лечебное средство, оказался очень токсичным для моего негетенианского организма и эффект его был кумулятивным.
Я помню, что решил упрашивать инспектора на следующем допросе. Я хотел начать с обещания правдиво отвечать на все вопросы без наркотика. Потом я скажу ему:
— Разве вы не видите, как бесполезно требовать ответа на неверно поставленные вопросы?
И тут вдруг инспектор превратился в Фейкса с золотой цепью Предсказателя на шее, и я долго беседовал с Фейксом, следя за поступлением кислоты в чан с древесиной. Конечно, когда я явился в маленькую комнатку, где нас осматривали, помощник инспектора без разговоров вкатил мне дозу наркотика, и все, что я помню из следующего, это молодой оргот с усталым лицом и грязными ногтями, уныло повторяющий:
— Вы должны отвечать на мои вопросы по-орготски и не использовать другие языки. Говорите только по-орготски.
На ферме не было больницы. Заключенные работали или умирали. Но на практике появлялось снисхождение — промежуток времени между работой и смертью, которому не препятствовали охранники. Как я говорил, они не были жестоки, но не были и добры.
Они были неряшливыми и ни о чем особенно не заботились, лишь бы не иметь неприятностей.
Меня и еще одного заключенного, как бы по недосмотру, оставили на нарах, когда стало ясно, что мы не можем встать. Я был совершенно болен после очередного осмотра, а другой, средних лет гетенианец с какой-то болезнью печени, умирал.
Поскольку он умер не сразу, ему позволили лежать на нарах.
Я помню его более ясно, чем все остальное на Пулафенской ферме. Физически он был типичным гетенианпем с Великого Континента, плотного сложения, коротконогий и короткорукий, с солидной жировой прослойкой, сообщавшей его телу женскую гладкость и округлость. У него были маленькие руки и ноги, широкие бедра и большие груди, значительно более развитые, чем у мужчин моей расы. Кожа у него была смуглая, волосы черные и похожие на шерсть, лицо широкое и плоское, с мелкими чертами, с выдающимися скулами.