Только в этот момент, улыбаясь дождю, воплотившему в себе весь мир — хороший и плохой, добрый и злой, уродливый и прекрасный, — я осознаю, что я не против мира, и мир не против меня. Меня переполняет уверенность, а мое самообладание вырастает до максимума.
Я жив, я здоров, я спокоен. Все будет хорошо.
Далеко не всегда я поступал правильно, зачастую выбирая собственные эгоистичные желания. Надо помочь Яне по дому? Не могу, у меня рейд. Родители зовут в гости? В другой раз, у меня рейд. Заказчик ждет выполненную работу? «Простите, заболел, все будет к понедельнику!», а сам — нет, даже не в рейд, а просто — лень. К чему это привело, видно и без глубокой аналитики.
Поэтому без колебаний, с осознанием правоты, ловлю такси и еду домой. Потому что в любой ситуации, требующей выбора, надо выбирать семью и близких.
А у меня дома Ричи весь день не выгулянный.
Рациональное зерно в этом решении есть. Пока коллеги доедут, пока рассядутся, пока сделают заказ, перебивая друг друга, пока им принесут заказ… У меня есть час точно, и здорово, что работа не очень далеко от дома, а пробок уже нет — я успеваю выгулять пса, перекинуться в сухое и добраться до ресторана.
Скулеж Ричи слышен, когда я еще поднимаюсь в лифте. Он уже не в силах терпеть — я только начинаю открывать дверь, как в образовавшуюся щель, обиженно лая, проскакивает черная молния, тычет влажным носом мне в ладонь и бежит к лифту.
— И тебе здравствуй, Ричард! Идем гулять! — отвечаю собаке и любезно жму кнопку вызова. Ричи нетерпеливо скребет лапой по створкам кабины.
В кабине лифта он чуть не ползает по стенам, но терпит. Вот с кого бы пример брать некоторым жильцам нашего дома!
Выгул не занимает много времени. Через полчаса я сижу в такси и еду в «Серебро»…
— Ну и погодка, да? — начинает разговор усатый таксист пятого уровня. — Сейчас бы дома за столом у телека посидеть, грамм сто опрокинуть, а потом борщеца со шкварками да со сметанкой навернуть, хлебушка черного с чесночком…
От нарисованной картины рот наполняется слюной. В салоне машины жарко, я зеваю, но поддерживаю беседу.
— Это да, я бы тоже не отказался. Весь день на ногах, и не ел ничего толком.
— А это ты зря, сынок, кушать надо по расписанию! Ты, небось, и в армии не служил, что о таких простых вещах понятия не имеешь? — он начинает немного злиться, вижу по индикатору. — Откосил, небось? Сейчас все косят, а долг Родине отдать — ищи ветра в поле!
Таксист внимательно смотрит на меня в зеркало заднего вида, ожидая ответа на свой вопрос о моей службе в армии. В армии я не служил, но его снисходительно-покровительственный обвиняющий тон мне не нравится.
Прикрываю глаза, не желая с ним общаться…
От ответа на неудобный вопрос меня спасает чей-то звонок. Водитель убавляет громкость радио — то ли из соображений тактичности, то ли, чтобы не пропустить, о чем буду говорить.
— Алло, Филипп, это ты? — узнаю голос Павла.
— Да, Павел Андреевич, слушаю.
— Ты далеко?
— Еду, скоро буду.
— А, ну так даже лучше. Короче, шеф просил передать, что мы не нуждаемся в твоих услугах, и ты можешь не приезжать. Удачи!
Удачи? Да они охренели!
— Паша, погоди! — я еле скрываю бешенство.
— Чего еще, Филя? — он передразнивает мой тон и смеется, после чего резко серьезнеет. — У меня нет времени с тобой лясы точить, нам горячее уже принесли.
— Да просто скажи, как мужик мужику, почему? Я ожидал чего угодно, вплоть до кидалова с бонусом, но чтобы так — вы в своем уме? Я за полдня принес вам контракт, который ранее вам мог только сниться — я что, плохой продажник?
Павел молчит. Я слышу, как он встает из-за стола и отходит от веселого шума застолья.
— Я не знаю, какой ты продажник! Сегодня тебе повезло, ты сам говорил, что встретил Виницкого случайно. Собственно, саму продажу сделали мы с шефом: договорились и подписали договор. В чем было твое участие? В молчаливом присутствии?
— Да ни хрена бы вы не продали, если бы я не убедил владельца!
— Да откуда нам знать, встречался ты с ним или нет? Может ты просто нашел визитку Германа? Короче, все, мне пора.
Связь обрывается. Сижу, уткнувшись взглядом в телефон, и он снова звонит. Это мама. Откашливаюсь, чтобы придать голосу невозмутимость.
— Мама, привет!
— Филипп, ты где? — мамин голос взволнован и напряжен.
— Еду по работе…
— Кира умерла!.. — Мама перебивает, не дослушав, и начинает рыдать. — Сынок! Кирочку убили!
— Мам…
Я оглушен. У меня разрывается сердце и отнимается речь. Рыдания матери сотрясают трубку. Слышу глухой голос отца: