– Они идут, – сказала лежавшая под Хагбардом женщина. Это не была ни Мэвис, ни Стелла, ни Мао. У нее были прямые черные волосы, кожа оливкового цвета, густые черные брови и костлявое лицо.
– И я на подходе, Мать, – воскликнул несущийся в потоке неудержимого желания Хагбард. Мгновение спустя он подошел к порогу оргазма и переступил его.
– Я не твоя мать, – сказала женщина. – Твоя мать была светловолосой голубоглазой норвежкой. А я, по-моему, сейчас похожа на гречанку.
– Ты мать всех нас, – возразил Хагбард, целуя ее влажную от пота шею.
– О, – сказала женщина. – Вот я, оказывается, кто? Это уже интересно.
И тут меня немного понесло: эклипс Малика Малаклипсом, потом Челине с сердитой миной, Мэри-Лу-я-тебя-люблю, Красный Глаз – мой собственный помысел, в чем замысел промысла? и тому подобная семантика семенная мантика античное семя (в моей голове алгорифмический логаритм: территориальный императив запускает Stay Off My Turf21, латынь воюет с англосаксонским в синапсах бедного Саймона; мертвецы сражаются за право пользоваться моим языком, превращая демографическую ситуацию в слишком уж нас до хрена и наоборот, так что уж недалеко до слишком графической хренации… и, кроме того, Ведьма не пускала стрейтов на Черно-Белую Мессу; кислота была во мне, и это был трип, я влип, ну и тип, гип-гип! на моем Пути вместе с Маоцзуси-Даоцзуси, ибо число Нашей Госпожи – сто пятьдесять шесть, и здесь Муммудрость!). Я не ожидал, что так будет.
– Что ты видишь? – спросил я Мэри Лу.
– Какие-то люди выходят из озера. А что видишь ты?
– Совсем не то, что должен видеть. Ибо в первом ряду, ясное дело, шел Мескалито из моих пейотных видений, и Осирис с огромными женскими грудями, и Человек-паук, и Маг Таро, и старый добрый Чарли Браун, и Багз Банни с автоматом «томми», и Джагхед с Арчи, и Капитан Америка, и Гермес Трижды Благословенный, и Зевс с Афиной, и Загрей с его рысями и пантерами, и Микки-Маус с Суперменом, и Санта-Клаус, и Смеющийся Будда-Иисус, и миллионы миллионов птиц: канарейки и волнистые попугайчики, длинноногие цапли и священные вороны, орлы и соколы, и плачущие голуби (ибо нескончаема скорбь), и все окаменевшие еще с конца девонского периода, когда они начали клевать зерна конопли (неудивительно, что Хаксли считал птиц «самым эмоциональным классом живых существ»), у всех навсегда съехала их птичья крыша, и все постоянно поют: «Я кружу, я кружу…», за исключением говорящих скворцов, пронзительно выкрикивающих: «Ко мне, кис-кис-кис!», и тут я вспоминаю, что бытие настолько же воспринимаемо, насколько оно горячо, или красно, или высоко, или кисло: лишь отдельные элементы бытия обладают подобными качествами, а затем появился Человек-Зигзаг22и о Боже о боже их возглавляет мой отец, который поет:
СОЛИДАРНОСТЬ НАВЕКИ
СОЛИДАРНОСТЬ НАВВВВВВВЕКИ!
В СОЮЗЕ МЫ СИЛЬНЕЕ
– Знаете, – заявил Англичанин, – я считал его чудовищем, а он всего лишь Жаба из Тоуд-Холла… и Крыса… и фея Динь-Динь… и Венди… и Боттом23…
– Сам ты все они, – перебил его Хагбард, – если для тебя это одна и та же гребаная личность.
– Мне кажется, тебе пора подняться на сцену и сделать наше небольшое объявление, – сказала женщина. – Я думаю, все к этому готовы.
– Я пришлю к тебе Диллинджера.
– Да ну?!
– Ты же знаешь, что все было не так. Тот член принадлежал другому парню, Салливану.
– Я вовсе не об этом. Меня не беспокоит размер его члена, пусть он даже не больше моего мизинца. Просто сама мысль о том, чтобы потрахаться с Джоном Диллинджером… если он меня не разогреет, это уже никому не удастся.
Хагбард расхохотался. – Ну вот, ты опять становишься Мэвис. Смотри не растеряй силы, Суперсучка!
Когда «Американская Медицинская Ассоциация» закончила свое выступление и ее сменила рок-группа «Кларк Кент и его супермены», Хагбард, Джордж, Гарри, Отто и Малаклипс направились к сцене. Они прошли этот путь за полчаса, пробираясь сквозь толпы молодых людей, практиковавших монгольский кластерфак, медитировавших в позе дзадзэн или просто слушавших музыку. Приблизившись к сцене, Хагбард показал охранникам, не пропускавшим посторонних, золотую карточку.
– Я должен сделать объявление, – твердо сказал он. Охранники разрешили ему подняться на сцену, попросив все же
дождаться окончания выступления. Но, увидев Хагбарда, Пирсон сразу подал «суперменам» знак, и музыка умолкла. Публика недовольно зароптала.
– Ну что ж, Хагбард, отлично, – сказал Пирсон. – А я гадал, покажешься ты когда-нибудь или нет.
– Добрый вечер, – обратился Пирсон к Уотерхаусу. – Как поживает моя девушка Стелла?
– С каких это, на хрен, пор ты называешь ее «своей девушкой»? – угрожающе рявкнул Уотерхаус.
– Кислота всего лишь раскрывает тебе глаза, Джордж. Она не творит чудеса.
И будет: всякий, кто призовет имя Господне, спасется.
– Интересно, что за хреновина в этом чемодане, – пробормотал Диллинджер.
– Сейчас я его открою, – сказал Сол. – После этого нам всем придется принять противоядие. Оно у меня в машине.
Он наклонился и с усилием вытащил чемодан из окоченевших рук Кармела. Барни, Диллинджер и Маркофф Чейни напряженно следили за тем, как он возится с замками. Наконец чемодан открылся.
– Будь я проклят, дважды проклят, – глухо вымолвил Барни Малдун.