– Эридианский Фронт Освобождения, или ЭФО, – ответил Хагбард. – У них несколько иное, чем у нас, представление о предыстории и происхождении иллюминатов. Но они, как и мы, считают, что религию изобрели иллюминаты.
– Первородный грех, да? – сардонически произнес Джо.
– Тебе, Джо, следовало бы самому создать религию, – заметил Хагбард.
– Почему?
– Потому что ты редкостный скептик.
– Мы вернемся в Америку, правда? – спросил Джордж. – И приключение будет более или менее окончено?
– По крайней мере, эта его фаза, – отозвался Хагбард.
– Ладно. Я хочу попробовать написать о том, что мне довелось увидеть и пережить. Увидимся позже, ребята.
– Вечером в кают-компании будет роскошный ужин, – предупредил Хагбард.
– И не забудь, – напомнил Джо, – что «Конфронтэйшн» имеет преимущественное право на все, что ты напишешь.
– Поцелуй меня в жопу, – донесся голос Джорджа из-за закрывающейся двери.
– Все равно больше нечем заняться. Дайте две, – сказал Отто Уотерхаус.
– Как это, не понял, – удивился Гарри Койн. – А как же та нигра, Стелла, твоя девчонка? Почему ты не с ней?
– Потому что ее не существует, – сказал Отто, забирая с полированного стола две карты, которые ему сдал Джон-Джон Диллинджер. Мгновение он внимательно изучал их и затем опустил в кувшин банкноту в пять тонн льна. – Как не существует мисс Мао и не существует Мэвис. За ними скрывается одна женщина, а все, что со мной было, – галлюцинация.
– В мире нет ни одной женщины, о которой нельзя было бы сказать то же самое, – высказался Диллинджер. – Сколько тебе, Гарри?
– Три, – ответил Гарри. – Ну и дерьмо же ты мне сдал, Джон-Джон. Если задуматься, ты галлюцинируешь все время, пока занимаешься сексом. В этом вся его прелесть. И это объясняет, почему я могу трахать что угодно.
– Я возьму только одну, – сказал Диллинджер. – Мне идут хорошие карты. А что ты видишь, когда трахаешь деревья, маленьких мальчиков и всякое такое, Гарри?
– Белый свет, – ответил Гарри. – Огромный прекрасный ясный белый свет. На этот раз я ставлю десять тонн льна. – Видать, не такие уж и дерьмовые у тебя карты, – заметил Уотерхаус.
– Войдите, – сказал Джордж.
Дверь в каюту открылась, и он выронил пишущую ручку. Перед ним стояла Стелла.
– У нас небольшая проблема, да, Джордж? – сказала она, входя в каюту и присаживаясь рядом с ним на койку. – Наверное, ты на меня сердишься, – она положила ладонь ему на колено. – Тебе кажется, что моя личность – сплошной обман. Да, в каком-то смысле это так, я тебя обманывала.
– Я потерял и тебя, и Мэвис, – с горечью произнес Джордж. – Вы обе – одна и та же женщина. Вы бессмертны. Вы – не люди; и я не знаю, кто вы. – Внезапно он ощутил надежду. – Если только все, что происходило прошлой ночью, не было галлюцинацией. Может быть, во всем виновата кислота? Ты действительно можешь превращаться в разных людей?
– Да, – ответила Мэвис.
– Не делай этого, – попросил Джордж. – Это меня слишком расстраивает.
Он украдкой бросил на нее взгляд. Это была Стелла.
– На самом деле я не понимаю, почему это настолько меня беспокоит, – признался Джордж. – Пора бы уже ко всему относиться спокойно.
– Тебя когда-нибудь волновало, что, любя меня, ты был влюблен еще и в Мэвис? – спросила Стелла.
– Не очень. Потому что, судя по всему, это ничуть не волновало тебя. Сейчас я понимаю почему. Как ты могла ревновать, если вы с Мэвис – одна и та же личность?
– На самом деле мы не одна и та же личность.
– В каком смысле?
– Тебе не приходилось читать «Три лика Евы»? Вот послушай… Этот роман, в лучших традициях любовных романов, начался в
Париже. Ее знали как знаменитую голливудскую актрису (на самом деле она была одной из Первоиллюминатов); он приобрел широкую известность как миллионер и прожигатель жизни (на самом деле он был контрабандистом и анархистом). Представь себе кадры из «Касабланки» – Богарт и Бергман. Все было примерно так же: страсть настолько сильная, Париж настолько прекрасный (возрождающийся после войны, в которую он был ввергнут в киноэпопее с Богартом и Бергман), пара столь сияющая, что любой достаточно тонкий наблюдатель мог предсказать бурю. Так вот, буря разразилась в ту ночь, когда он признался, что является магом, и сделал ей некое предложение. Она его тут же бросила. Через месяц, уже в Беверли-Хиллз, она поняла: то, что он просил, было ее судьбой. Когда же она попыталась его найти, он, как это часто бывает с Хагбардом Челине, скрылся от глаз общественности, временно передал свой бизнес в другие руки и залег на дно.
Через год она узнала, что он снова стал публичной фигурой и якшается с английскими бизнесменами сомнительной репутации и с еще более подозрительными китайцами, директорами импортно-экспортных фирм Гонконга. Она разорвала контракт с крупнейшей голливудской киностудией и отправилась в британскую колонию, но там узнала, что он снова исчез, а его недавние дружки находятся под следствием по подозрению в причастности к торговле героином.
Она нашла его в Токио, в отеле «Империал».
– Год назад я решила принять твое предложение, – сказала она ему, – но теперь, после Гонконга, уже не уверена.
– Телема, – сказал он, глядя на нее из дальнего конца номера, который, казалось, был спроектирован для марсиан; на самом деле номер создавался для уэльсцев.