А еще есть странная история Кэтрин Уэлдон, домохозяйки из Бруклина, которая уезжает на Запад и становится одной из жен Сидящего Быка. И почти фарсовое описание приезда из России великого князя Алексея Александровича: как он охотится на бизона вместе с Буффало Биллом, как с приключениями едет на пароходе по Миссисипи в компании генерала Джорджа Кастера и его супруги. И история генерала Шермана, который взял себе второе имя в честь индейского воина и при этом установил «военный контроль над всеми резервациями индейцев племени сиу», с которыми его обязали обращаться как с военнопленными, а год спустя этот человек получил право «решить, где будет установлена статуя Свободы — на Губернаторском острове или на острове Бедлоу». И снова Эмма Лазарус, тридцати семи лет, умирающая от рака, а у ее постели Роза Готорн, которую так потрясет смерть подруги, что она примет католичество и, уйдя в монастырь Святого Доминика под именем сестры Альфонсы, посвятит оставшиеся тридцать лет уходу за безнадежно больными. В книге десятки таких невыдуманных эпизодов, которые под пером Сакса выглядят все более фантастическими, как будто они порождены галлюцинациями или сновидениями. Роман становится все более зыбким, с непредсказуемыми ассоциациями и поворотами, а также резкими сменами тональности, и в какой-то момент ты чувствуешь, как отрываешься от земли и медленно взмываешь в небеса подобно гигантскому метеозонду. А когда твое воздухоплавание подходит к концу, вдруг понимаешь: ты забрался в такую головокружительную высь, что путь назад тебе заказан, можно только упасть и разбиться в лепешку.
Не обошлось, конечно, и без огрехов. Хотя Сакс делает все, чтобы их замаскировать, временами роман кажется слишком уж сконструированным, оркестровка событий излишне механистичной, а персонажи неживыми. Помнится, когда я первый раз читал его, где-то на середине книги я подумал, что Сакс скорее мыслитель, чем художник, но мне порядком мешало то, как он вбивал мне в голову очередную важную мысль или вкладывал в уста персонажей некие идеи, вместо того чтобы позволить событиям развиваться своим ходом. Хотя он не писал впрямую о себе, видно было, что для него это глубоко личная книга. Доминирующей эмоцией была ярость, откровенная, бурлящая: яростное неприятие Америки, политического лицемерия, расхожих мифов, которые следовало разрушить. Если вспомнить, что Вьетнамская война была в разгаре, а Сакс за свои антивоенные убеждения сидел в тюрьме, природу этой ярости понять нетрудно. Она задала роману резко полемический тон, и она же, мне кажется, стала секретом его мощи, той пружиной, которая толкает действие и не позволяет читателю отложить книгу в сторону. Сакс начал писать «Нового колосса», когда ему было двадцать три, и за пять лет работы сделал семь или восемь вариантов. В печатном виде получилось четыреста тридцать шесть страниц, которые я проглотил за один присест в тот же вечер. Все мои замечания были ничтожными в сравнении с восторгом, который я испытал. На следующий день, придя с работы, я написал ему о том, что это великий роман и что в любой момент, когда ему захочется распить со мной стаканчик-другой бурбона, я почту за честь показать себя достойным собутыльником.
Мы стали видеться регулярно. Сакс нигде не служил, то есть не отсиживал «от звонка до звонка», а потому был более доступен, чем другие мои знакомые. Светская жизнь в Нью-Йорке строго регламентирована. Обычный ужин приходится планировать на недели вперед, и лучшие друзья порой не видятся месяцами. К Саксу же можно было нагрянуть без церемоний. Работал он по вдохновению (обычно за полночь), а в остальное время бесцельно прохаживался по улицам, как какой-нибудь фланер прошлого века, всецело доверившись своей интуиции. Гулял, заходил в музеи и художественные галереи, смотрел кино, читал книжки на скамейке в парке. У него не было необходимости, как у большинства людей, смотреть на часы, и поэтому ему никогда не казалось, что он впустую тратит время. Это не значит, что он мало писал, просто стена между трудом и бездельем в его случае развалилась до такой степени, что он ее уже и не замечал. Мне кажется, как писателю ему это только шло на пользу, поскольку самые интересные идеи приходили ему в голову вдали от письменного стола. В этом смысле, чем бы он ни занимался, все было для него работой. Еда, баскетбольные матчи по телевизору, дружеские посиделки в ночном баре. С виду лодырь, он, в сущности, трудился постоянно.
Я, в отличие от него, не мог похвастаться такой свободой. Вернувшись летом из Парижа с девятью долларами в кармане, я не стал просить у отца взаймы денег (да он мне, скорее всего, и не дал бы), а ухватился за первую попавшуюся работу. Когда мы с Саксом познакомились, свой рабочий день я проводил в лавке букиниста в районе Верхнего Ист-Сайда: сидя в дальней комнате, я составлял каталоги и отвечал на письма. Приходил каждое утро в девять и уходил домой в час. После обеда садился за перевод книги французского журналиста о современном Китае, неряшливой, наспех написанной, на которую затрачивалось больше усилий, чем она того заслуживала. В идеале я хотел развязаться с букинистом и зарабатывать на жизнь переводами, но эти перспективы были окутаны туманом. А пока я урывками писал рассказы и рецензировал чужие книги, так что на сон времени почти не оставалось. Удивительно, как я при этом умудрялся видеться с Саксом, причем довольно часто. Конечно, большой удачей было то, что мы жили в одном районе и могли ходить друг к другу в гости пешком. Сначала отмечались в бродвейских барах по вечерам, а когда выяснилось, что мы оба ярые болельщики, стали там проводить и дневные часы по выходным, когда транслировались разные матчи (ни у него, ни у меня дома телевизора не было). С самого начала нашего знакомства я видел Сакса чаще, чем кого бы то ни было, обычно раза два в неделю.
Вскоре он познакомил меня со своей женой. Фанни, аспирантка факультета истории искусств Колумбийского университета, читала общие курсы и заканчивала диссертацию об американской ландшафтной живописи девятнадцатого века. Десятью годами ранее в университете Висконсина судьба буквально столкнула их во время студенческой демонстрации. Арестовали Сакса весной шестьдесят седьмого, и к тому времени они были уже почти год женаты. Пока шел суд, они жили в Нью-Кейнане у предков Бена, а после вынесения приговора (начало шестьдесят восьмого) Фанни вернулась в Бруклин к родителям. В какой-то момент она послала запрос в аспирантуру Колумбийского университета, и ее приняли на стипендию в должности ассистента преподавателя: бесплатное обучение, пара тысяч на жизнь и обязанность читать два курса в неделю. Она сняла маленькую квартирку на Западной 112-й стрит и, подрабатывая секретаршей в манхэттенском офисе неподалеку, начала учебный год. Каждое воскресенье она садилась на поезд и ехала в Дэнбери навестить мужа в тюрьме. Любопытно, что я время от времени видел ее в университете, ничего о ней не зная. Я тогда учился на младшем курсе и жил на 107-й стрит, всего в нескольких кварталах от Фанни. В ее доме, по случайности, снимали квартиру два моих ближайших друга, и, когда я приходил к ним в гости, мы с ней иногда сталкивались в лифте или в холле. Я видел ее на Бродвее, раз или два стоял за ней в очереди за сигаретами. Однажды мы даже оказались в одной большой аудитории, где читался курс по истории эстетики. Почему я ее запомнил? Она была прехорошенькая, но мне не хватало смелости заговорить с ней. К Фанни было страшно подступиться: казалось, ее окружает невидимая стена и для посторонних вход воспрещен. Отчасти меня отпугивало обручальное кольцо на левой руке, но, даже не будь она замужем, вряд ли это что-то изменило бы. Я нарочно сел за ней на лекции по эстетике, чтобы иметь возможность хотя бы раз в неделю, в течение часа, беспрепятственно ее разглядывать. Выходя из аудитории, мы иногда обменивались улыбками, но дальше этого с моей стороны не пошло. Когда в семьдесят пятом Сакс нас познакомил, мы сразу узнали друг друга. Момент был не из приятных, и я не сразу овладел собой. Тайна, окутывавшая прелестную незнакомку, получила неожиданную разгадку. Передо мной был тот самый никому не известный муж молодой женщины, с которой я не сводил глаз шесть-семь лет назад. Задержись я подольше на своей 107-й, и мы бы наверняка где-нибудь пересеклись, но я закончил колледж в июне, а Сакс вышел на свободу в августе. К тому времени я уже освободил нью-йоркскую квартиру и держал путь в Европу.