Левис устроился за желтым столиком (каждый стол носил название в соответствии со своим цветом) рядом с Гектором Лазаридесом, который обсасывал омара, приготовленного по-американски, склонив голову в шапочке со спускающимся на нос щитком, отчего был похож на греков эпохи Перикла из учебника истории Дюрю. Лазаридес был пожилым греком-сибаритом, типичным персонажем греческой комедии, как бы сохранившимся за двадцать веков почти неизменным; он жил на верхнем этаже виллы на улице Риволи, напротив Тюильри. Очень веселый, этакий престарелый сентиментальный корсар без определенных занятий, выводящий в свет жен своих друзей, валяющийся целыми днями на диване, если некого было побеждать, «между двух простушек», как он говорил, или, иначе, «в межсезонье»; если же он отправлялся в гости за город — к несчастью для хозяина, его пригласившего, — то оставался там надолго (князь де Вальдек, например, чтобы заставить Лазаридеса по истечении двух лет уехать, вынужден был разобрать пристройку, где тот ночевал). Он мог обратиться с просьбой подыскать ему какую-нибудь работу. Но нередко, когда ему предлагали таковую, отвечал гордо: «Столько-то я могу получить, попросив в долг». Обнищавший, состарившийся сноб, Лазаридес отбросил свой скептицизм, характерный для всей его жизни, только тогда, когда низложили короля Греции Константина, которого он рьяно поддерживал. Это не принесло ему успеха, франкофобия не помогла ему упрочить свое положение в свете, как это обычно происходит в Париже; напротив, случаю было угодно, чтобы на него за это рассердились, и теперь ему приходилось довольно часто проводить ночи в обществе коммерсантов, как сегодня.
Он был весьма вежлив с Левисом, снял свой головной убор, открыв лысину, на которой росли три волоска, скрученные, как проводочки в электрическом звонке. Левис заговорил о Греции и об Ирэн.
— А я знал ее в детстве! — воскликнул Лазаридес. — В Эксе, в Наухайме, в Зальцомациоре. Она цокала, утрируя свистящее «ц», которому греки из Триеста научились у венецианцев. Она нежно заботилась о своем отце, желчном старике, который колотил слуг и раздавал монетки по сто су кокоткам, звавшим его папочкой. Потом я встретился с ней, когда она была уже девушкой, в Риме. Там она вышла замуж за Перикла Апостолатоса, кузена, который, как это водится у греков, по возрасту годился ей в отцы; мы учились с ним в Кондорсе. Он умер два года назад после неудачных операций. Поскольку его капиталы были включены в капиталы треста, сбережения отошли кредиторам; но Ирэн — женщина современная, ей с помощью кузенов удалось войти в дело, выплатив долги и восстановив капитал; в настоящий момент, как вы знаете, она фактически возглавляет банк «Апостолатос». Такого в истории греческих финансовых олигархий еще не было. У молодой женщины много хороших качеств, и поверьте мне, жизнь ее не была веселой. Училась она в нашей традиционной школе. Вам, парижанам, и представить себе трудно, как тяжело проводить молодость в доме, где царят восточные нравы, куда свободно входит только священник, чтобы учить Закону Божьему, нашей молитве «Верую», а потом поспешное замужество, часто по заочной рекомендации.
— Но в Марселе, — возразил Левис, — я видел юных гречанок, которые шли играть в теннис на улицу Каденель…
— Марсельские греки — типичные буржуа, которые хотят понравиться французам и охотно завязывают местные знакомства. Это не имеет никакого отношения к древнегреческим поселениям вроде того, что в Триесте. Там царят аристократы, замкнутые, невозмутимые, отвергающие мезальянс. Там вышвыривают прочь итальянских князьков, охотников за приданым, выходя замуж за крупных смуглокожих невежд, гнусавящих и хрюкающих, как свиньи, но зато подносящих роскошные свадебные подарки в этаком австрийском вкусе. Это совсем не радостно. Посмотрите на этих очаровательных девочек с томными глазами, ищущих себе жениха; за ними тащится вся семья — греческие семьи перемещаются в полном составе, как мигрирующие сардины в Средиземном море; а потом эти юные красавицы, изуродованные родами, остаются взаперти, вскоре исчезая с лица земли.