Выбрать главу

-- Ч-чудной Саврасов! -- воскликнул Антон Павлович. -- Живой, горячий, умный! Когда смотрел его картину "Грачи прилетели", невольно подумал, что, наверно, такую вещь может написать только замечательный человек. Теперь вижу -- не ошибся. Рад, что на вернисаж пришел. Один Саврасов того стоит. Ка-ак он энергично и прямо разносил всякую дрянь. Развесили ведь много же хлама. Право, как в плохой лавочке картин, где хозяин ничего не понимает в искусстве. Невежда просто скупает по дешевке все, что ни принесут. Он и за маляра и за гения платит по пятачку.

Незадолго перед закрытием, когда схлынула публика, один за другим приехали владельцы картинных галерей - Солдатенков и Третьяков.

Солдатенков обходил комнаты быстро, разочарованно качал головой и, к общему удивлению учеников, купил на последнем щите несколько заурядных и серых вещей. Им Саврасов даже не поставил самой низкой отметки, а только закрыл от них глаза руками и, дурачась, мелко перекрестил свою грудь. И сразу после отъезда Солдатенкова Николай Павлович Чехов сказал Левитану:

-- Видишь, Исаак, как расправляется Солдатенков. Решил, что все-таки неудобно ничего не купить. Ну, напоследок и ткнул пальцем: забираю-де оптом, заверните. На будущий год давай просить совет профессоров, чтобы нас с тобой непременно повесили на дополнительном щите. Он солдатенковский. Хорошие поместим в первых залах, под псевдонимом, а сюда давай под полным титулом. Возьмут скорее.

Левитан вздохнул и одернул свой сюртук, тянувший в плечах.

-- Как будто он сидит на мне не совсем хорошо? -- тихо спросил Левитан. -- Я ужасно беспокоюсь. Так неловко ходить в костюме, не по тебе шитом. Я устал, и вернисаж мне надоел, лучше бы его не было.

Чехов поправил левитановский сюртук и пошутил:

-- Ага. Надоел! Это, брат, ты из зависти. Завистники всегда так говорят. Вон солдатенковские счастливцы теперь собственные сюртуки могут купить...

Павел Михайлович Третьяков казался очень скучным, ленивым и нерешительным человеком. Он еле переставлял ноги, медленно переходя от одного щита к другому. Он подолгу стоял перед каждой картиной, отодвигался от нее, смотрел издали, вблизи, сбоку. Иногда Третьяков возвращался обратно к какой-нибудь вещи и задерживался перед ней дольше, чем в первый раз.

Левитан искоса следил за Павлом Михайловичем. Ученики притихли, наблюдая за знаменитым собирателем. Ни у кого не было особенных надежд на успех. Ученики понимали, как трудно попасть в галерею, расположенную в Лаврушинском переулке. Ученикам, однако, было приятно и лестно, что собиратель серьезно интересовался их работами, не жалел своего времени.

Левитан дрогнул и не мог больше смотреть на Третьякова, когда он остановился у пейзажа "Осенний день". Павел Михайлович не задержался здесь. Юноше даже полегчало: ждать нечего, картина не произвела впечатления. Братья Чеховы прекрасно поняли, что в это время происходило в душе Левитана. Вместе с ним они отвернулись от разборчивого Третьякова и завели какой-то посторонний, не относящийся к искусству, разговор. Левитан слушал, мало понимая и втайне тоскуя.

-- Смотрите-ка, Исаак, -- вдруг радостно сказал Антон Павлович, -- а ведь этот Лоренцо Медичи из Замоскворечья опять постаивает перед вашими "Сокольниками". Послушайте, по-моему, у вас клюет...

Левитан побледнел. По лицу его прошло такое страдание, что Антон Павлович испугался, предполагая у художника обморок. Чехов осторожно придержал юношу под локоть и невольно взглянул в ту же сторону, куда были устремлены ужаснувшиеся глаза Левитана. Рядом с Третьяковым стояла сестра художника. Она что-то без умолку говорила, размахивала и разводила руками и почему-то несколько раз присела. Третьяков немного отодвинулся от женщины и молча кивал головой. Потом он повернулся по направлению к Левитану, на которого показала пальцем счастливо улыбающаяся сестра художника.

-- Боже ты мой! Какое посмешище она из меня делает! -- горько и отчаянно пробормотал юноша. -- Который раз, дура, по-медвежьи старается вывести меня в люди!

-- Полно, -- успокоил Николай Павлович, -- у хорошенькой женщины грехов нет. У нее даже глупость -- достоинство. Что бы она ни наляпала, Третьяков будет только улыбаться и поддакивать. Смотри, она зовет тебя. Иди скорее. Я уверен, что Павел Михайлович покупает "Осенний день".

Женщине не терпелось, она перестала делать знаки брату и примчалась сама, стремительная, горячая, праздничная.

-- Ах, какой ты неловкий байбак, Исаак! -- прошептала она недовольно. -- Ты должен стоять около своей картины, а ты прячешься по углам, будто паук в своей паутине.

Левитан подошел хмурый, растерянный, хотел сунуть руки в карманы, в забывчивости пошарил по бокам и вспомнил, что был не в удобном своем пиджачке, а в этом проклятом сюртуке с одним карманом позади, где-то под болтающимися фалдами.

Павел Михайлович смотрел ласково.

-- А я вас уже знаю, -- сказал он, -- с сестрицей вашей мы давно знакомы... Я наслышан о вас... "Осенний день" мне понравился... Вам, кажется, восемнадцать лет? -- неожиданно спросил Третьяков.

Левитан не успел ответить: за него поспешила сестра.

-- Да, ему только, только восемнадцать! -- громко и горделиво произнесла она. -- Он у нас младшенький...

Несносный длинный сестрин язык не давал покоя. Художник в ярости, подчеркнуто грубо, еле владея собой, отстранил сестру и резко сказал:

-- За тобой пришел муж... Он в вестибюле тебя дожидается. Иди скорее... Ты с утра на выставке.

Женщина зарозовела от обиды, больно ущипнула брата повыше локтя, но не забыла незаметно от Третьякова оправить братнин сюртук, потянув книзу разошедшиеся в стороны фалды. Третьяков простился с ней с плохо скрываемым удовольствием, взял под руку Левитана и усадил его на ближний диванчик.

-- "Осенний день" я готов приобрести, -- сказал Павел Михайлович, --давайте торговаться. Если не будете дорожиться, сговоримся. Я заплачу столько, сколько пейзаж действительно стоит. Я купил много картин и немного научился, чтобы и не передавать художникам и не обижать их.

-- Я знаю, знаю, -- пробормотал Левитан, пораженный своей нежданной удачей, не способный в эту минуту даже думать о деньгах. -- Вы, Павел Михайлович, назначайте сами.

Третьяков недовольно насупился.

-- Нет, зачем же так, -- протянул он сухо. -- Художник должен знать себе цену, я никогда сам не назначаю.

Он внимательно всмотрелся в Левитана и понял, что придется сделать исключение: рядом сидел большеглазый, красивый юноша с алыми щеками, курчавый, мечтательный, его не было на земле,

он где-то витал.

-- Проведите меня в профессорскую, -- попросил Павел Михайлович с усмешкой. -- Профессора живописи цену деньгам знают. Они не продешевят. Пусть они от вашего имени торгуются со мной.

На следующее утро в Школе живописи, ваяния и зодчества у Левитана было больше завистников, чем друзей. Взволнованный удачей, юноша ходил тихо, задумчиво, стыдливо опуская глаза, когда его поздравляли.

Алексей Кондратьевич пришел в мастерскую после трехнедельного запоя. Саврасов устало и расслабленно говорил, часто зевал, медленно передвигался от одной ученической работы к другой. Наконец он приблизился к Левитану и долго, молча трепал его по плечу.

ОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

Картина Левитана висела в Третьяковской галерее. Молодой художник одержал большую победу. Она произвела сильное впечатление на всех близких к художественным кругам. Такие удачи с молодежью случаются редко в жизни.

Но кучке злопыхателей успех Левитана казался простой случайностью. Недоверчивые люди считали, что левитановский успех мелькнет наподобие ракеты, ослепительной и скоро гаснущей.

Дурные предзнаменования не оправдались. Вслед за "Осенним днем" юноша написал пейзаж "Осинник". Оказалось -- художник пошел дальше. Пусть он почти повторил в нем останкинскую аллею и тот же треугольник неба вдали, но уже не понадобилось человеческой фигуры для оживления пейзажа, он понятен, поэтичен, трогателен и убедителен сам по себе.

Левитан нашел средства выразить осень, унылую, хмурую, мокрую, в низких обнаженных деревцах осины, в напитавшейся дождями, грязной, словно вспухшей земле. Юноша еще был связан школьными приемами работы -- нельзя не поддаться им, имея учителями Саврасова и других выдающихся художников, а все-таки в "Осиннике" уже чувствовалась яркая самобытность будущего певца русской огромной равнины, ее лесов и перелесков, ее необъятных далей, низкого, часто заплаканного, как и левитановский "Осинник", серенького неба. Трудолюбивый Левитан не давал себя забывать. Каждый год на ученических выставках появлялись все новые и новые произведения художника. О них писали в газетах. Юноша с удовольствием читал рецензии. Сестра сохраняла газеты на память, отчеркивая красным карандашом все, касавшееся ее Исаака.