Всякому художнику дороги воспоминания, встречи, находки, дни, когда зарождаются замыслы. Так было с Исааком Ильичом. За недолгую жизнь, за двадцать творческих лет, он написал до тысячи холстов. Почти тысяча разнообразных мотивов. Левитан ходил своими большими ногами по русской земле с посто
янно зорким и пытливым взглядом. Плеса на Волге хватило бы на поколения живописцев. Левитан хотел большего. Он привык находить мотивы самые лучшие, отбирая их среди других, менее выразительных.
Однажды около городка Юрьевца, недалеко от Плеса, на прогулке в пригородной роще Левитан заметил некрасивый захудалый древний монастырь. Бездарная и убогая рука размалевала его причудливыми колерами. Они раздражали и вкус и глаза художника. Но был чудный вечер, мир лежал перед взором таким тихим и мудрым, что красоте его ничто не могло повредить. Текла ясная, журчащая река. На дне ее темнели отраженные кудрявые вершины деревьев, пять голубых соборных глав, птица влекла свою улетающую тень. Утлые легкие лавы соединяли два речных берега. Безлюдье. Сон. Желтая пустая тропа вела к лавам. Васильки в глубокой траве голубеющей дымкой обрамляли тропу. Левитан остановился. Даже сильнее забилось сердце. Потребовалось положить руку на него, чтобы успокоиться и передохнуть. В голове художника рождалась картина. Еще не вся. Но мотив ее уже был найден.
Исаак Ильич просветлел, сладко вздохнул, полежал в высокой траве у обочины дороги, лежа нарвал большой букет васильков, вынул из нагрудного кармана какую-то тесемочку и крепко связал васильковые стебли. Так, с этим букетом Левитан и возвратился в Плес. Исаак Ильич солил воду в кувшине, чтобы дольше продержались цветы и не увядали. Он испытывал к ним какую-то смешную, детскую, особую нежность. Они росли на той земле, которую художник так полюбил с одного взгляда. Софья Петровна подсмеивалась над новым талисманом.
Левитан писал почти всегда с миниатюрных набросков и больше по впечатлению, только иногда целиком с натуры. Но Юрьевец был далеко: взамен натуры служила огромная безошибочная память, впечатление. Он поражал всех знавших его. Левитан в любое время мог перенести на холст или на бумагу когда-либо виденное им. Он переносил с такой удивительной верностью, что многие наброски по памяти обманывали людей испытанных и опытных. Наброски казались подлинными этюдами с натуры. Левитан писал с наслаждением, почти не разгибаясь, несколько не замеченных им недель. Обстановка в Плесе действовала на него как-то возбуждающе. Он кончал одну картину, начинал другую, иногда на мольбертах стояло несколько недоконченных. Стояло пять-шесть лет.
Таким было великолепное, мощное, величественное произведение о Волге "Свежий ветер". Эта волнующая вещь, смелая, оригинальная, яркая, полная какого-то героического размаха, лучшая из лучших в русской живописи о великой нашей реке, появилась на выставке с опозданием на семь лет. Начало ей положил Исаак Ильич в Плесе. Свежий ветер под огромным хмурым небом, точно за мутью облаков собирается метель, течет взволнованная ветром гигантская река. Просторы ее бесконечны, как и само небо над ней. Близко к берегу крохотный буксирный пароходик тянет высокие, громоздкие, с мачтами, с парусами, древние по формам, расписные баржи, расшивы и тихвинки. Их вычурные и красивые кормы, то похожие на избу с двумя окошками, то на стройные и строгие треугольники с колоссальными рулями, убегают от зрителя за буксиром. Навстречу идет белый нарядный пассажирский пароход. Низко над волнами летают чайки. Просторы. Дали. Беспокойные воды реки скрываются за горизонтом. Уже тогда, в Плесе, Исааку Ильичу удалось глубоко почувствовать и понять величие волжского пейзажа в непогожий день. Величие и национальное русское своеобразие волжского трудового быта. Он вчерне написал "Свежий ветер". Оставались доделки. Необходимое художественное совершенствование. Оно и заняло почти десятилетие.
Исаак Ильич выпускал из своей мастерской только такие картины, за которые ни от кого не ожидал упрека. "Ветхим двориком", изумительным по крепости и силе реалистической живописи, единственным в своем роде среди всех работ Левитана, закончил художник свою творческую жизнь в Плесе. "Ветхий дворик" неповторимо своеобразен. Такие заповедные углы и увидит и поймет только избранный. В маленьком "Ветхом дворике" Левитана больше русского, чем в сотнях картин других мастеров на самые наирусские сюжеты и темы. Левитан поднялся в Плесе в полный рост.
ТРИ КАРТИНЫ
После Плеса Кувшинникова и Левитан на лето поселились в Тверской губернии, близ заштатного городка Затишья. Тут была своя красота. Вокруг белели колонны ампирных усадеб. Они прятались в английских, французских парках, разбитых еще во времена Екатерины. Парки разрослись.
Исаак Ильич не поместил в своих пейзажах ни одного барского дома. Изысканная красота не прельщала его. Душа художника оставалась к ней равнодушной. Левитан искал в русском пейзаже вечного, неизменного, непреходящего. Будут жить небо, земля, вечера и закаты, солнышко, и воды, и цветы на лесной опушке, и туман, я свежий ветер на Волге.
Левитан любил огромную равнину русскую, длинные ее дороги, большую воду, весенние ручьи, гремящие с пригорков, яркие и резкие осенние краски лесов и рощиц, пески и нескончаемые волжские дали, небо над ними то хмурое, то лучезарное, как в древней русской сказке. Левитан любил родину. Все скромное, милое, великое и простое в ней.
Он был за границей три раза. Остался холоден к цветущей природе Италии. Скучал в необыкновенных по красоте горах Швейцарии. Кисти подымались вяло, не слушались руки, глаза не хотели видеть. В Финляндии он ежился и хандрил и даже совсем не нашел природы. Он был однолюбом. В Италии художник вечером забрался на высокую скалу над морем. Зеленели окрестные луга так, как они не зеленеют в России, голубое небо было не похоже на русское, не похож воздух, даже облака шли какие-то другие в ярко-голубой вышине. Левитан заплакал. Он почувствовал вечную, потрясающую красоту, готов был поклониться полуденной Италия... Но мгновение только мелькнуло. Удивление не рождает вдохновения. Марины итальянские он написал хорошо -- плохо не мог и не умел, -- но, когда они высохли, свернул их в трубочку и забыл.
Его не увлекло современное искусство Европы. Он много обошел картинных галерей и выставок. Старые мастера -- венецианцы, испанцы растрогали его до слез. Он почувствовал в них величие духа, совершенное мастерство, необъятную творческую силу. Он по нескольку раз возвращался к их великим полотнам. Не то пережил Исаак Ильич от французской живописи. Пювис де Шаванн показался ему уродом. Левитан стоял перед его вычурными картинами и раздраженно разговаривал сам с собой, произнося одно только слово: "Мерзость, мерзость..." И почел себя оскорбленным, негодовал, когда узнал, что Париж сходил с ума от произведений Пювис де Шаванна, боготворил его и поклонялся ему.
Впечатления Исаака Ильича двоились. Он старался не пропустить интересного и волнующего. Но он сыскал такого меньше, чем нашел явно для себя ненавистного, возмущающего его. Не понимал, как могли восхищаться французы художниками, творчество которых представлялось ему безумием. Картины французских новаторов -- импрессионистов были в московских частных галереях. Иногда выставки импрессионистов заезжали в Россию. На одной из них Левитан увидел знаменитые "Стога сена" Клода Моне. Он отвернулся от них. Исаак Ильич не оказался в одиночестве. Так же приняли их многие из русских художников-передвижников.
Между первой и последней поездками прошло почти десять лет. Исаак Ильич как будто бы подобрел, двинулся вперед, хотел смотреть другими глазами на непростое искусство импрессионистов. За год до смерти, в 1899 году, живя в Париже, Исаак Ильич почувствовал наслаждение перед картинами Моне, Казэна и Бенара. Он закрыл глаза и случайно вызвал перед собой три имени передвижников
Маковского, Волкова, Дубовского. Сравнение получилось не в пользу русского искусства. Левитану показалось благом для художника жить в Париже. Но эти чувства были недолговечны и непрочны. Они вызваны были мимолетным настроением.
Исаак Ильич не всегда бывал хозяином над своими маленькими человеческими слабостями. Пейзажи Левитана очаровывали людей разного круга. Художника no-своему любила петербургская и московская знать. Левитан иногда нестерпимо кичился своими связями с этими поклонниками и вызывал негодование товарищей. Ему скоро прощали. Видели, как он мучился и стыдился и страдал, когда здоровое и реальное чувство, жившее в нем, побеждало чуждое и наносное. Но слабости показывались и прятались, связи с важными людьми оставались. Его радушно и охотно принимали в богатых домах, в шикарных имениях. Он написал несколько дружеских портретов-подарков. И... ни одного пейзажа усадебного, и много крестьянских хат, деревень, расшив, тихвинок, стогов, плетней, лодок рыбачьих. В