Толбухин ч у в с т в о в а л к о ж е й небывалый накал атмосферы, но сдерживал себя, и это его почти физическое усилие над собой передавалось волевыми токами командармам, комкорам, комдивам, вызывало ответную солдатскую реакцию в траншеях, на огневых позициях артиллеристов, на взлетных дорожках полевых аэродромов, которые располагались в десяти-пятнадцати минутах лета до передовой.
Командующий артиллерией генерал Неделин и командующий 17-й воздушной армией генерал Судец неотлучно находились с маршалом. Трудно сказать, кто из них был правой, а кто левой рукой Толбухина. В те дни не раз случалось так, что длинные косяки «ИЛов» появлялись над полем боя раньше, чем какой-нибудь пушечный резервный полк успевал с ходу развернуться для стрельбы прямой наводкой.
В самый разгар боев Ставка передала Третьему Украинскому фронту 9-ю гвардейскую армию генерала Глаголева. Какое это было искушение — иметь за плечами столько свежих дивизий полного состава, когда линейные войска напрягали последние силы! Но 9-я армия предназначалась уже для Вены, и ни один ее солдат не должен был участвовать в отражении немецких танковых атак. По ночам, ожидая с переднего края очередных вестей, маршал Толбухин глубоко задумывался над картой, на западном срезе которой лежала австрийская столица. По ночам перед его мысленным взглядом все более четко вырисовывался в балатонском тумане скорый ход на Вену.
А утром венские видения исчезали за стеной сплошных разрывов. Утром начинался новый рабочий день на фронте. После четырехдневных усилий противнику удалось оттеснить наши части за канал Шарвиз на кратчайшем направлении к Дунаю. Опять, как и зимой, немцы близко подошли к тому, ничем неприметному селению, которое военная история давно уже облюбовала в качестве одной из главных точек опоры Балатонского сражения. Толбухин собрал все, что у него еще было под рукой, — резервный корпус, бригаду самоходок, два истребительных противотанковых артполка — и заслонил то самое село Цеце, где в черные январские дни отбивалась, защищая его командный пункт, одна-единственная батарея сорокапятимиллиметровых пушек.
Были часы, когда огромные чаши стратегических весов непрерывно колебались то в одну, то в другую сторону и нужно было вовремя подбросить в свою чашу пусть самую малую добавку, чтобы хоть на час как-то уравновесить танковый груз врага.
Толбухин и занимался-этим очень тонким делом, которое казалось на вид слишком деликатным в сравнении с масштабами борьбы таких громоздких сил. Он дьявольски устал, но держался. (Опять поламывало затылок.) И, оставшись один в своем рабочем кабинете, отпустив своих помощников вздремнуть, перед рассветом, он снова подолгу рассматривал окрестности Вены, прикидывая, с какой стороны и как лучше подойти к ней, чтобы сохранить древнюю дунайскую столицу от разрушения.
Но тут его вызывал к телефону кто-нибудь из командармов. Он поспешно брал трубку из рук дежурного офицера и просто, по-свойски спрашивал, сразу же располагая знакомого генерала к простому, откровенному разговору:
— Ну, как у вас там? Выкладывайте все, как есть…
И командующий армией в ы к л а д ы в а л свои жалобы, замечания, соображения — все начистоту, без утайки.
— Может быть, помочь вам? — осторожно перебивал Толбухин.
— Думаю, что обойдемся собственными силами.
— Тогда давайте, действуйте.
Толбухин отлично понимал, что и звонил-то этот генерал только ради того, чтобы заполучить лишний артполк из фронтового резерва, но почувствовав уже по тону, как нелегко приходится самому маршалу, он отказывался от своего первоначального намерения, довольный и тем, что ему сочувствуют. А резервы — где их взять? — если на четыре армии, не считая болгарской и югославской, всего один стрелковый корпус.
Сегодня позвонил самый молодой из командармов, войска которого еле сдерживали немцев, рвущихся к Дунаю. В нескольких словах он доложил обстановку и настойчиво попросил разрешения нанести контрудар в случае новых атак противника. Толбухин помедлил с ответом: он всегда испытывал некоторую антипатию к чрезмерно горячим людям. Тогда генерал-полковник, вообще-то по натуре порох, стал весьма убедительно доказывать абсолютную необходимость контрудара.
— Но не увлекайтесь, — сказал маршал.