— Аллюр три креста, — шепотом сказал Зарицкий водителю.
Но только они вырулили с полевой дороги на большак, как налетели «юнкерсы». Идущие впереди автомобили и повозки тут же остановились, шоферы и повозочные кинулись в глубокие кюветы, через которые не мог перемахнуть даже «штейер», не говоря уж об автобусе, в котором ехали другие офицеры штаба. Зарицкий крепко выругался, поняв, что угодили в ловушку, — ни вперед, ни назад. Как ему не хотелось брать с собой Веру…
Они отбежали подальше от затора.
— Ложись! — крикнул Зарицкий, увидев глубокую зияющую воронку в полсотне метров от дороги.
Немчик первый с разгона бросился на дно воронки, Зарицкий лег подле Веры, не спуская глаз с длинной вереницы самолетов.
«Юнкерсы-88» тем временем развернулись для начального захода и пошли друг за другом, совершенно безнаказанно, вдоль тракта. Череда бомбовых ударов оглушила, еще плотнее прижала людей к спасительной земле. Жаркие взрывные волны сшибались над колонной повозок и машин, перекатывались через воронку, в которой лежали Вера, Зарицкий, Акопян и пленный немец. Все наглея, «юнкерсы» начали второй заход. Майор напряженно следил за ними, мучаясь от бессильной ярости, которую он всегда испытывал под бомбежкой. Одна из бомб рванула почти рядом. Магниевая вспышка сильнее солнца полоснула по глазам, комья земли посыпались в воронку. Но, к счастью, пронесло: тяжелые осколки с разбойным свистом пролетели над головой:
— Костя…
— Что? — Зарицкий быстро взглянул на Веру.
— Когда они там кончат?
— Потерпи немножко, скоро.
Она лежала, бледная, с закрытыми глазами. А Жора Акопян храбрился, он даже показал майору кивком на пленного фельдфебеля, который, как упал ничком, так ни разу не пошевельнулся.
Третий заход «юнкерсов» был слабее первых двух. Зарицкий встал. Тут же вскочил и Жора. На большаке горело две машины, валялось несколько разбитых бричек. Тоскливо ржали, призывая людей на помощь, раненые лошади. Со всех сторон к дороге шли, поглядывая в небо, хмурые солдаты. Вера тоже встала, начала отряхиваться. Жора ткнул немца автоматом.
— А ну, вояка, поднимайся!
И в это время низко над холмами надвинулся из-за Дуная другой косяк. Он явно шел на смену тем, что отбомбились. Среди «юнкерсов» Зарицкий различил и «фокке-вульфы», летевшие чуть повыше, вторым ярусом. Люди снова бросились от дороги в поле, — благо, воронок стало еще больше.
— Да когда же все это кончится? — простонала Вера.
— Ничего, не бойся, — сказал Константин. Он понимал, что Вера боялась не за себя, а за ту новую, таинственную жизнь, которая с недавних пор теплилась в ней. Она стала в последнее время до того осторожной, что была теперь вовсе не похожа на разведчицу, ходившую когда-то с бывалыми ребятами в ночной свободный поиск.
Там, в голове колонны, сызнова начали рваться бомбы. Железный грохочущий обвал был уже совсем рядом, когда Зарицкий уловил, как от головного «юнкерса» отделилось мгновенно, по секундам, нарастающее многоточие — под самым опасным для них углом падения.
Оглушенный свистом бомб, он успел еще прикрыть собой всю сжавшуюся в комочек Веру.
Грохнуло так сильно, что и дно воронки качнулось под ними и осело. Зарицкий чуть не задохнулся в едком густом дыму, которым до краев наполнилась воронка. Но, значит жив, если чувствует во рту ежевичную кислинку горелого металла.
Он осторожно отодвинулся от Веры, довольный, что вовремя защитил ее. И тут он увидел на Верином виске алую каплю крови: она искрилась, дрожала в светлых волосах, как переспевшая под солнцем костяника в ковылке.
— Верочка!.. — громким шепотом позвал он ее и приподнял за плечи, слегка встряхивая, требуя ответа.
Белокурая головка Веры свесилась на грудь, и вся она обмякла в его руках. Тогда он припал к ней, близко вглядываясь в ничтожно малую ранку среди волос. Эта спелая костяника — капля крови — скатилась по ее щеке, упала наземь.
— Вера, Верочка!.. — все звал и звал Зарицкий, не веря, не смея верить, что ока уже мертва.
Акопян бросился к нему на помощь. Но Костя схватил Жорин автомат, одним махом выскочил на бровку трижды проклятой воронки и дал очередь по самолету, который, снизившись, опять летел на них.
«Юнкерсы» и «фокке-вульфы» теперь бомбили врассыпную, с разных п о т о л к о в. Они кружились над всей дорогой, то взмывая в поднебесье, то резко падая в пике. А он, Зарицкий, один стоял сейчас в этом весеннем поле, среди гула и грохота бомбежки, и стрелял, стрелял из автомата, пока не кончились патроны. Когда же они кончились, он грузно, в изнеможении опустился на глинистую бровку и заплакал, не стыдясь ни пленного, ни Жоры.