Гирин уселся на подставленный стул и задумался. Вся семья стояла по углам избы в молчаливом оцепенении, и даже хозяин перестал стонать, следя за врачом.
А тот, напрягая все душевные силы, пытался найти верное решение. Враг, с которым он столкнулся, был настолько страшен, что нельзя было допустить неточности решения. Сам не чувствуя большой уверенности, он потребовал горячей воды, чистую простыню, раскрыл чемодан и взял шприц — в заранее стерилизованной коробке. И в тот самый момент, когда он раскрыл коробку, его вдруг точно встряхнуло. А может, вместо рассечения тканей инъецировать их новокаином? Может быть, уместно что-то вроде новокаиновой блокады? Если нома — вирусное заболевание, то все равно воспаление не должно происходить без участия нервной регулировки! А если так — новокаин затормозит процесс настолько, чтобы успеть в операционную. Самое плохое — неизвестно, насколько глубоко проникает опухоль: ведь барьер из анестезированной ткани надо создать и под опухолью! Надо много анестетика — не беда, он взял целую коробку.
Медлительная неуверенность слетела с Гирина. Короткими повелительными фразами он начал отдавать распоряжения. Запрягать лошадь и ждать его с больным. Бежать на тракт и останавливать там первую проходящую машину чем угодно: мольбами, деньгами, угрозами — весь вопрос был в том, чтобы эта машина случилась теперь же, а не тогда, когда окончится действие лекарства. Уверенно он приступил к анестезии, шаг за шагом пропитывая ткани, вспоминая, чему учили Спасокукоцкий и Вишневский. Скоро бледное кольцо окружило опухоль онемелым, нечувствительным валиком. Больной перестал метаться, улыбнулся, попросил молока.
Все шло удачно — и машину остановили на тракте, и быстро привезли больного, и доехали до рассвета до больницы, и хирург готов был сделать иссечение, но… больной погиб от коллапса через каких-нибудь полчаса после приезда. Гирин так и не смог установить, что именно случилось — была ли у больного аллергия к новокаину, или анестезированная область захватила аномально проходившую крупную веточку десятого нерва, или вообще он впрыснул количество анестетика, оказавшееся больному не под силу, хотя тот и выглядел крепким человеком. Но самое важное — опухоль не только не прогрессировала, а сократилась настолько, что хирург и главврач больницы отказались подтвердить диагноз номы! Получилась большая неприятность: как будто Гирин ошибся в диагнозе и отравил больного ненужно большим количеством новокаина, вдобавок впрыснутого неумело! Гирин сумел доказать свою правоту, представив анализ опухоли и разъяснив мероприятие, но все же сомнение оставалось и потащилось за ним, как пресловутый крокодилов хвост. И обвинявшие и оправдавшие его врачи еще не сталкивались с номой. Все рассуждения носили теоретический характер.
Оба министерских работника внимательно выслушали его рассказ и молча переглянулись. Скрывая улыбку, Медведев спросил:
— А правда, что вы еще студентом лечили кого-то с помощью «нагана»?
— Не «нагана», а с помощью Аствацатурова,- возразил горячо Гирин.- Видите, вам и это известно!
— Но вы ведь никогда и не скрывали?
— Нет,конечно. Только все это было так давно!- Никто не отозвался на вызов в тоне Гирина.
— Так,- произнес,помолчав,начальник отдела кадров.- Знания и способности у вас, видимо, большие, и вы нужны в исследовательских институтах, а вот… — говоривший умолк.
— Досказывайте, раз начали.
— Сами понимаете или позже поймете. Что вы скажете, профессор?
— Я полагаю- направить в ту физиологическую лабораторию, о которой я вам говорил. Пойдете младшим сотрудником в сравнительную физиологию зрения? — повернулся он к Гирину.
— Пойду… пока, — равнодушно согласился тот.
— Что значит «пока»?
— Пока не будет создана специальная психофизиологическая лаборатория, необходимость которой докажу и добьюсь организации!
— Ну вот и хорошо, — заключил начальник отдела кадров.
«Неудачно началось у меня в Москве, — раздумывал Гирин, оглядывая свою комнату с кое-какой приобретенной наспех мебелью. — Провалилось дело с работой в нужном мне институте. Безденежье не дает возможности реставрировать статую Анны и привезти ее на выставку. Художники сказали, что выставят, если я возьму на себя все расходы. И на том спасибо».
На другой день Гирин отправился в геологический институт, где работала едва ли не половина тех геологов, которым наша страна обязана рудами и нефтью, углем и алмазами, бокситами и цементом. Гирин шел по темным, заставленным шкафами коридорам, с волнением читая на дверях известные по газетам фамилии и негодуя на тесноту устарелого здания постройки тридцатых годов. Андреев встретил его в проходе разгороженного шкафами кабинета. Гирин подумал, что эта узкая щель никак не подходит человеку, вся жизнь которого прошла в просторах казахских степей, бесконечных болотах сибирской тайги, высях Алтая и Тянь-Шаня. Геолог, должно быть, прочел его мысли, потому что, слегка усмехнувшись, сказал:
— Это не беда, после тайги хорошо сидеть потеснее. Устанешь, знаете, когда полгода без стен- трудно сосредоточиться.
— Вы все тот же,- приветливо, но не принимая шутки,ответил Гирин. — Бывает ли у вас то, что вы назовете бедой?
Геолог заулыбался еще шире и вдруг сердито стукнул по столу.
— Как же нет беды? Беды нет только разве у полных идиотов.Есть такие- всем довольны… а вот у меня!- Андреев распахнул высокие створки простецкого фанерного шкафа, открыв две колонки некрашеных лотков.
В полутемной глубине замаячили угловатые куски горных пород. Даже на неопытный взгляд Гирина камни удивляли разнообразием: то угрюмым темно-серым, то теплым красным, желтым цветом, то сочетанием разнокалиберной пятнистости. Какие-то блестки, серебристые и черные, огоньки маленьких кристаллов — зеленых, розовых, синеватых — слабо мерцали в кусках камня, как бы поддразнивая Гирина и укоряя в невежестве.
— Видите, все полно!- крикнул Андреев, и Гирин сразу понял, что геолог действительно говорит о самом наболевшем.- И здесь,и в коридоре,и на складе, паршивом складе тоже. А здесь каждый из этих, для вас простых, камней — редчайшая вещь. Вот эти,- Андреев рывком выдвинул тяжеленный лоток,- отбиты от скал в почти недоступном ущелье притока Индигирки. Мы, надрываясь, несли их в заплечных мешках, перегружали на оленей, мчали на плотах через бушующие пороги. А эти — с вершинного гребня… хм, одной громаднейшей горы — я и сам не знаю, как удалось спуститься с грузом образцов. А эти — чтобы добыть их, мы поднимали лошадей на веревках на отвесные кручи ригелей — перегородок в ледниковых ущельях… Там, в левом шкафу, — мы вывезли их сквозь страшные пески из хребта, от которого четыреста километров до ближайшей воды… А вот там — из жарких болот Африки — первые, которых коснулась рука ученого, а не равнодушные пальцы белого проспектора, стремящегося лишь к обогащению!…
Гирин с уважением осматривал стойки с рядами одинаковых лотков.
— Неужели негде хранить? — спросил он. — Как же это?
— Негде! Когда-то, в первые пятилетки, нам отчаянно не хватало геологов. И мы посылали на ответственные работы студентишек со второго курса… а уж дипломники, те чуть ли не в начальниках групп ходили.Конечно, съемка получилась пестрая и коллекции были собраны разной ценности. С тех пор утвердился взгляд, что геологические коллекции хранить не следует — надо слишком много места, документировали карту, представили пробу — и долой. До сих пор не переломить заскорузлой косности. А по-моему, та сумма труда, которая затрачена на то, чтобы проникнуть в недоступные места,вынести оттуда эти камни,- уже сама по себе заслуживает сохранения. Мало ли что когда понадобится — ведь всех маршрутов и экспедиций не повторишь, — полстолетия пройдет, пока кто-нибудь опять явится на то же место! Так неужели нельзя построить- тьфу, дрянь!- большой каменный сарай с несколькими отопляемыми кабинетами и сделать для страны настоящее хранилище? При нашей теперешней технике — ерунда, дешевка, а какие ценности будут сохранены. Только построй с расчетом — с запасом места, иначе через пять лет повторится то же самое.
— Совершенно ясно! Одного не пойму: как же это не очевидно вашим большим деятелям? Ведь по современным масштабам вопрос в самом деле пустяковый!