— Торопишься, доктор? — проворчал старик.— Тебе, чаю, в Никольское?
— В Никольское. А может, у вас там есть кто знакомый? — спросил Гирин.
— Тебе чего, на квартиру стать? А сельсовет?
— Так мне недели на две, хочется по сговору у хороших людей.
— Постой-ка! Нюша! — окликнул он уже спрыгнувшую на берег девушку-певунью.— Не возьмешь ли студента-то? Изба ведь большая да пустая!
Девушка залилась неожиданно темным, жарким румянцем.
— Да я бы рада… может, маме чего посоветует товарищ доктор… Только сами знаете, дядя Михаил, чем гостя-то пестовать, хозяйства нету.
Гирин не мог подавить в себе желание познакомиться с привлекательной и какой-то странной девушкой.
— Ну и что ж,— вмешался он,— разносолы мне ни к чему, а ведь молока да хлеба достанете? Если не стесню…
— Чего там,— явно обрадовалась девушка,— если только вам не покажется… ну, можно и перейти куда.
— Вот и сговорились,— довольно сказал старшой, как бы торопясь окончить дело.— Ты, доктор, ежели не торопишься, то посиди, покури со мной. Хочу еще спросить тебя насчет науки.
— Давай покурим… А как вас найти, Нюша?
— Как по этой дороге подойдете к селу, увидите крайний дом. Село невелико, один порядок, левая сторона долгая, правая короче. И тут сразу через ложбину справа бугорок, а на нем пятистенок с резным крыльцом.
— Гляньте, девки, Нюшка себе еще хахаля нашла! — вдруг визгливо крикнула одна из попутчиц, высокая, в темно-красном платке с цветами.— Сговаривается! Смотри, Нюшка, будет тебе от уразовского сынка выволочка! И студенту, я чай, достанется!
Девушка повернулась как подхлестнутая и быстро пошла в гору, скользя по размокшей желтой глине и не оглядываясь.
— Что вы, как вам не стыдно! — крикнул Гирин.
— Чего там, стыдно? Гулящая она! Иль тебе лестно?
— Пошли прочь, кобылищи! — грубо приказал старик паромщик.— Только и знают страмить человека, а за что?
— Знаем за что! — хором закричали девушки и со смехом пошли по дороге.
Старик, недовольно хмурясь, отсыпал на ладонь махорки из коробки Гирина.
— Почему это они? — спросил Гирин.— Девушка какая-то очень хорошая.
— Такую не скоро найдешь. Да неладно у ней судьба сошлась. Я всю их семью знаю.
— В чем же ей не повезло? Я сразу заметил, что у нее что-то неладно.
— Ага, студент, остановила взгляд твой Нюша! Да и впрямь только слепому не заметить. Поживешь у них, может, поможешь чем, советом каким-то по лекарской части. Ладно это я удумал тебя на квартиру сосватать!
— Так…
— Не топчись, все объясняю порядком. Отец, вишь, Нюшкин — верховой волгарь, столяр, взят в дом к ейной матери. Воевал в германскую и Гражданскую, вернулся не то чтобы партийным, но сознательным и, конечно, по всем новым делам коноводом. Село это старое, богатое, кулаков много, а подкулачников и того больше — не полюбился им Павел, Нюшкин отец. Только еще разговоры о коллективизации пошли — случись тут кулацкая заварушка…— Старый паромщик нахмурился и запыхтел козьей ножкой.
— Восстание? — спросил Гирин.
— Нет, так, пальба бандитская. По ночам в окна стрелять да за кустами подкарауливать… Ну, между прочим, рассчитались и с Павлом. Вечером, как сидели Павел с женой да с Нюшкой за ужином, ворвались в избу двое с наганами и со страшной руганью Павла застрелили. Так мозги напрочь и вылетели. Жена Павлова, Нюшкина мать, повалилась как неживая, а Нюшка, тогда совсем девчонка, зверюкой на них бросилась. Ну, кто-то из бандюг ее двинул, не скоро в себя пришла.
— Разве никто выстрелов не слышал?
— Дом у них, сам увидишь, на краю села. А ежели кто и слышал, так ведь боятся, всяк о своей шкуре.
— И что же дальше?
— На том все и кончилось. Нюшкина мать с той поры не встает, не говорит, мычит только. Руки-ноги совсем отнялись. И Нюшка при ней как прикованная — куда денешься от родной матери? Дом хороший, хозяйство — все пошло прахом. Что девка одна-одинешенька-то сделает? Бьется как рыба об лед, батрачит, стирает, огородом малым пробавляется.
— А в колхозе что?
— Да вишь ли как,— паромщик грубо выругался,— повернулось дело, что вроде в драке, по пьяному делу Павла стукнули. Это у нас завсегда — чуть что, надо закон обойти, на пьянство валят. А я бы их, этих пьяных, еще того хлестче,— плюнул старик.— Словом, не было никакого вспомоществования, разве кто из добрых людей от своего куска отделит. Так ведь Нюшка гордая, не от каждого возьмет. Вот и сошлась жизнь девке клином, и нет вызволения!