Глава 2
Узкая щель
Гирин поднес руку к лацкану пиджака, где должен был быть карман кителя, спохватился и вынул пачку документов из внутреннего кармана. Профессор Рябушкин небрежно перелистал справки и удостоверения.
— Я все это знаю, но почему же институт Тимукова отказался от вас? Правда, вы за войну не выросли как ученый.
— Я изменил специальность и стал хирургом. Думаю…— Гирин хотел было объяснить истинное положение вещей, но сдержался.
— Конечно, конечно,— спохватился Рябушкин,— все это послужило для вашей пользы, хорошо для экспериментальных работ, но до докторской диссертации вам куда как далеко!
— Я не претендую на какое-либо заведование и могу быть хоть младшим сотрудником.
— Отлично! — воскликнул с облегчением Рябушкин.— Тогда, значит, прямо в мою лабораторию. Проблема боли в физиологическом аспекте, а для вас — с психологическим уклоном.
И заместитель директора института принялся объяснять существо разрабатываемой им проблемы. Гирин хмурился и, воспользовавшись передышкой в речи профессора, сказал:
— Нет, мне это не подходит.
Рябушкин остановился, как осаженная на скаку лошадь.
— Позвольте узнать: почему?
— Мне кажется неприемлемым ваш подход к изучению проблемы. Болевая сыворотка — средство вызывать боль, вместо того чтобы бороться с ней.
— Да неужели вы не понимаете, что, узнав механизм появления и усиления боли, мы сможем действовать наверняка в борьбе с нею! — с раздражением воскликнул профессор.— Видно, что вы не диалектик.
— Диалектика — вещь сложная,— спокойно возразил Гирин.— Вот, например, может быть и такая диалектика: живем мы еще в далеко не устроенном мире, еще сильна всяческая дрянь, и ваша болевая сыворотка преотличнейшим образом может быть использована для неслыханных пыток. А что касается секретности, то вам, научному администратору, должно быть известно, что секреты в науке лишь отсрочка, тем более короткая, чем более общей проблемой вы занимаетесь. И все это на фоне успехов нашей анестезиологии выглядит неважно.
— Какую ерунду вы городите! — не сдержался профессор.— Так, по-вашему, некоторыми вещами нельзя и вовсе заниматься!
— Есть вещи, которыми нельзя заниматься, пока не будет лучше устроено общество на всей нашей планете,— подтвердил Гирин,— и ученым следует думать об этом. Меня тревожит, например, не слишком ли много кое-где развлекаются с энцефалографами и с лазерами.
— Ну и что?
— А то, что ряд американских физиологических лабораторий занят усиленным изучением прямого воздействия на определенные участки мозга. Вызывают ощущения страха или счастья, полного удовлетворения — эйфории. Пока у крыс и у кошек, но мостик-то ведь узок!
— Послушать вас, так я вредной вещью занят?
— Я думаю, что так.
— И вы не хотите работать в моей лаборатории именно по этой причине?
— Прежде всего по этой.
Профессор некоторое время собирался с мыслями и подавлял негодование.
— Вот какой вы! Но другой работы мы не найдем для вас в институте! Впрочем, нас недаром предупреждали…— Рябушкин умолк, спохватившись, но Гирин насторожился.
— Это о чем же предупреждали, можно узнать? О моем несговорчивом характере?
— Характер — пустяки! Есть кое-что похуже!
— Вот как? Тогда уж извольте сообщить, а то я все равно в партком пойду. Там добьюсь, в чем дело.
Рябушкин поморщился и нехотя начал, постепенно оживляясь:
— Есть такой за вами грешок, что там — целый грех, за это раньше даже врачебный диплом отнимали. Лечили вы одного больного якобы от рака, а на самом деле отравили анестезией, рака-то и не было, а вы такую дозу закатили, что больной умер. Оправдаться-то оправдались перед комиссией, а вот слава хвостом идет…
— Да, вы правы, хвостом! Вот эти хвосты и превращают людей, кто послабее, в пресмыкающихся с хвостом! — отвечал Гирин, вставая. Встал и Рябушкин, избегая смотреть ему в глаза.
— Приглашение, которое вам послали, мы аннулируем! — крикнул профессор вслед уходившему.
— Я сам позабочусь. Прощайте.— И Гирин прямо от замдиректора института направился в министерство.
— Я вряд ли смогу вернуться, не игрушки — сорвали с дела, демобилизовали для научной работы. Но могу принять любое назначение — подальше, если уж не гожусь для Москвы,— говорил Гирин начальнику отдела кадров.