– Но как вы поступите с деньгами, – настаивала репортер, – если они не будут переданы Детскому фонду? Тому самому, который учредила ваша дочь, должна вам напомнить.
Алану оставалось только гадать, был ли он единственным, кто заметил вспышку гнева в глазах Маргарет Малли.
– Мы рассматривали вопрос о создании трастового фонда или стипендий, – ответила она. – Но еще не приняли окончательного решения. Всё это настолько неприятно...
– Но ведь Детский фонд Ньюфорда уже существует, – не унималась журналистка, вызывая своей настойчивостью чувство симпатии у Алана. – И раз уж это детище вашей дочери...
– ДФН покровительствует отпрыскам проституток и наркоманов! – сорвалась Маргарет, и теперь ее ярость мог видеть каждый, кто смотрел передачу. – Если мы не перестанем финансировать этих...
Алан нажал кнопку на пульте, и экран телевизора погас. Если бы можно было так же просто выключить и саму Маргарет Малли вместе с ее «крестовым походом в защиту благопристойности»! Самое печальное заключается в том, что эта женщина разглагольствует перед камерами, а множество людей в это время сидят у экранов и согласно кивают головами. А ведь дети, нуждающиеся в поддержке фонда, происходят из самых различных семей. Отчаяние, заставляющее их искать помощи, не знает различий между верующими и атеистами, между богатыми и бедными. Не имеют значения ни цвет кожи, ни образ жизни родителей.
Алан переставил чашку на кофейный столик и поднялся с дивана, чтобы выглянуть в застекленный эркер, выходящий на Уотерхауз-стрит. Он вспомнил те времена, когда все они жили в разных квартирах на этой улице. Каждый из них следовал за своей музой, их дороги пересекались в различных классах и студиях, а первые литературные произведения, картины или музыка одного вдохновляли остальных. Чувство товарищества пропало задолго до смерти Кэти, но для Алана ее гибель стала последней страницей повести, начатой в далекие семидесятые, когда они впервые встретились.
Многие из них до сих пор продолжают писать повести своей жизни, но на этих страницах они редко находят имена друг друга. И дело вовсе не в том, что они переросли юношескую дружбу. Причина кроется гораздо глубже, в каждом из них, и для каждого она разная. Каждый ожидал перемен и творческого роста, без этого мир казался слишком тесным, музы исчезали, а источники вдохновения пересыхали. Но Алан никогда не думал, что настанет день, когда большинство товарищей его юности покажутся ему чужими людьми. Он не предвидел горького чувства отчуждения, проникающего в отношения со старыми друзьями.
Телефонный звонок застал его стоящим у того же окна. Алан решил было оставить его автоответчику, но передумал, развернулся, пересек комнату и снял трубку.
– Грант слушает, – произнес он.
– Ненавижу, когда ты так отвечаешь. Почему бы не сказать «алло», как все нормальные люди?
Алан улыбнулся, узнав голос Марисы. И посмотрел на камин, над полкой которого, заставленной первыми изданиями «Ист-стрит пресс», висел автопортрет, написанный ею несколько лет назад. В тусклом свете копна светлых волос излучала собственное сияние, и эти лучи расходились во все стороны от полотна.
– Боюсь, мне никогда не удастся соответствовать твоим стандартам приличий, – ответил Алан. – В следующий раз ты потребуешь, чтобы я надевал галстук, отправляясь в постель.
– Надо подумать. Мы говорим о простом галстуке или о галстуке-бабочке? И будет ли он единственным предметом одежды на тебе?
Алан снова улыбнулся:
– Как ты поживаешь, Мариса?
– В данный момент я представляю тебя в одном только галстуке и пытаюсь определить, восхищает меня эта картина или путает.
– Премного благодарен тебе за беспокойство о моем чувстве собственного достоинства.
– Всегда к твоим услугам, – ответила Мариса. – Но я позвонила не только ради этого. Ты видел сегодняшний выпуск вечерних новостей?
– Маргарет Малли в сиянии славы? К сожалению, да.
Покидая здание суда, Алан вовсе не испытывал радости победы. Но всё же он должен был позволить Марисе высказать свое мнение. Идея пересмотра завещания ей абсолютно не нравилась.
– В любом случае, тебя можно поздравить, – сказала она.
– Карсон утверждает, что ее адвокат направил в суд апелляцию.
– О! В таком случае ты сможешь окончательно выиграть дело.
– Судебный запрет уже снят.
– Значит, всё хорошо?
– Это значит, что мы можем двигаться дальше и издавать сборник, как и собирались. Даже если гонорар Кэти не будет направлен в фонд, я смогу перечислить туда прибыль от продажи книг. Бог свидетель, им очень нужны деньги.
– А иллюстрации будет делать Изабель?
Алан неуверенно помолчал, но всё же решил ответить откровенно:
– На самом деле я ее еще не спрашивал.
– Алан!
– Знаешь, я не мог к ней обратиться, пока не был уверен, что книга выйдет в свет. Что, если бы она выполнила всю работу, а нам не удалось бы ее напечатать?
– Единственный человек, который мог бы с ней договориться, – это ты, – заявила Мариса. – И, сказать по правде, если откажешься, значит, ты еще глупее, чем я думала.
Алан вздохнул. Он обвел комнату взглядом и заметил, что ночные тени вплотную приблизились к оконным стеклам. Там, за окном, уже вышли на охоту призраки Уотерхауз-стрит. И почему только он один помнит прошлое? Точнее, не хочет забывать.
– Алан? Ты еще здесь?
– Я сомневаюсь, что Изабель станет со мной общаться, – наконец произнес он.
Теперь настала очередь Марисы помолчать.
– Когда ты в последний раз с ней разговаривал? – спросила она после долгой паузы.
– Во время похорон. Нет. Немного позже. Я ей позвонил, но Изабель бросила трубку.
Алан потом еще и писал ей, но письмо вернулось нераспечатанным. Адрес Изабель был перечеркнут, и на конверте появилась надпись: «Вернуть отправителю».
– Если ты не можешь с ней поговорить, – начала Мариса. – Если она не хочет с тобой разговаривать... – Она запнулась, но всё же продолжила: – Алан, почему же ты заставил всех окружающих поверить, что Изабель участвует в создании книги?
– Потому что без ее рисунков ничего не получится. Книга будет... незавершенной. Как раз об этом говорила Кэти незадолго до смерти. Она готова была на всё, лишь бы Изабель согласилась иллюстрировать книгу. При жизни ей это не удалось, и я решил выполнить ее желание, выпустив такой сборник.
– Но ты позволил всем нам думать, что за этим проектом стоит Изабель.
– Мариса, я никогда прямо не заявлял об этом, я тебя не обманывал.
– Нет, но когда я засомневалась, подходит ли манера Изабель к книгам Кэти, ты уверил меня, что она будет рисовать иллюстрации так, как она писала раньше, до абстрактного периода.
– Только потому, что я собирался попросить ее об этом, – ответил Алан. – И я так и сделаю, когда поговорю с ней. Если поговорю.
– Хочешь, я ей позвоню?
– Нет. Я должен сделать это сам. Если Изабель согласится участвовать в проекте, нам с ней придется общаться. Это не значит, что всё будет по-прежнему... но всё же...
Голос Алана затих в трубке, и долгое время на линии слышался только шорох.
– Это случилось не только из-за Кэти, – заговорила Мариса. В молчании Алана она уловила то, что он не решался высказать вслух. – Ты ведь был влюблен и в Изабель тоже. Ты любил их обеих.
– Я даже не знаю, что я тогда чувствовал. Я был таким молодым. И глупым.
– Все мы когда-то были молодыми и глупыми.
– Вероятно.
– Господи, не говори так мрачно! Хочешь, я составлю тебе компанию сегодня вечером?
– А как насчет Джорджа?
– Он работает допоздна. Ему будет полезно для разнообразия прийти с работы и не застать меня дома.
Прозвучавшая в ее словах горечь чуть не заставила Алана спросить, почему они не расстанутся раз и навсегда. Но история тянулась уже давно, и на этот вопрос, как и на многие другие, не было однозначного ответа.
– Благодарю, – ответил он. – Но сейчас я предпочитаю лечь спать. Я позвоню Изабель завтра утром и расскажу тебе, что из этого выйдет.
– Ничто не вечно, – сказала в ответ Мариса. Это было вполне в ее духе. Сказать что-нибудь совершенно неожиданно, заставляя собеседника искать связь с предыдущим разговором. Алан не был уверен, относится ли эта фраза к его меланхолии, или к отказу Изабель с ним разговаривать, или к отношениям Марисы и Джорджа. Но сейчас у него не было желания выяснять.