– А ты, значит, перевел этот самый апокриф и торжественно вручил Корраде? Вот интересно, выпил ли он кровь старого Вальтера… Ладно, ты мне отвратителен, как и все ваше мерзкое братство. Что это еще за Списки Желанных?
– Это мифический документ, создание которого приписывают самому Веррите, великий генерал. В этих списках указывались великие рода Лаоры, изначально несущие в себя гнусное семя Хаоса. Этих списков никто никогда не видел, и упоминаются они лишь дважды: в протоколах допросов самого Верриты, которые проводил канонизированный ныне святой отец Кунди, и протоколах допросов проклятого трупоеда Дракона Им-Моула…
– Но ведь Коррада поручил тебе отыскать эти Списки? Возможно, они действительно существуют?
– Нет, великий генерал… Я уверен, что их никогда не существовало…
– Ну, значить тебе придется их создать, монах… – Селин устало порылся в свитках на столе и выбрал один из них. – Вот. Это тебе за образец.
Монах уставился на пергамент вытаращенными от ужаса глазами. Селин швырнул свиток ему под ноги и медленно проговорил:
– Прочти это внимательно, монах. Ты создашь такой же свиток, придашь ему вид древнего, надеюсь, тебя не надо этому учить, и передашь его в Дрир. Времени тебе на это – три дня. Мои люди буду следить за тобой. Если ты задержишься с работой – тебе отрубят ноги и накормят ими весь приют. Если ты попробуешь обмануть нас – твоя смерть будет ужасной. Помимо этого, на словах ты передашь, что первый в списке, некий Анджей Гларум, потомок термбурских князей, проживает в пригороде Вивлена, адрес там указан. Стража!
В кабинет вошел тот самый огромный капрал и выжидающе посмотрел на генерала. Селин, глядя как монах подбирает дрожащими руками свиток с пола, тяжело вздохнул и отдал приказ:
– Капрал, этого мерзавца передашь моему дежурному офицеру. Пусть его доставят в приют, туда откуда взяли, и не спускают глаз.
Глава 41
– Жрать-то как охота… – Сивый привалился спиной к стене, достал из-за пазухи тряпку и принялся оттирать потемневшее от крови лезвие меча. Рядом, тяжело дыша, присел Людоед.
– Жрать-то? На вот, пожри… – Он вытащил из кожаной сумки на поясе сухарь и протянул Сивому. Сивый откусил кусок, прожевал и вернул оставшееся.
– Сами лопайте, господин лейтенант. Неизвестно, сколько мы еще здесь проторчим.
– Скоро, рыбий глаз, скоро все кончиться…
В полутемном зале мечники сбились у стены, подальше от разбитых окон, через которые с площади тянуло промозглой сыростью и дымом. Возле окон остались лишь несколько человек с арбалетами. Солдаты, изнуренные многодневными сражениями молча передавали друг другу бурдюки с вонючей водой и зябко дышали на замерзшие руки. За стенами шумел непрекращающийся дождь, там, за пеленой дождя где-то вдали зычно перекликались люди, и было непонятно, то ли это враги, готовящиеся к штурму, то ли это бравые бирольцы из имперской бригады, отчаянным броском захватили две древние башни у противоположного конца площади.
Людоед оглядел заваленный трупами зал, и пробурчал:
– Мертвых… Того… Убрать надо. Там за коридором дырка в подвал есть, надо посбрасывать…
Сивый устало кивнул, но с места не тронулся. Из кучи тел в самом центре зала донесся жуткий стон, один из монахов зашевелился, перевернулся на живот и вдруг пополз прямо на Сивого. Он полз, тряся окровавленной головой, на которой невозможно было различить черт лица, а за ним по полу тянулись сизые потроха. Сивый вскочил и одним ударом отделил голову монаха от тела. Обезглавленный труп рухнул, из перерубленной шеи толчками выплескивалась темная кровь.
Сивый с сожалением посмотрел на свой меч, поднял с пола тряпку и снова принялся отирать лезвие. Сидящий в угу молодой солдат вдруг зарыдал. Сивый покосился в его сторону, но промолчал. Людоед нехотя повернул голову и бросил сквозь зубы:
– Питер, заткнись…
Солдат зарыдал еще громче. Пряча лицо в ладонях он привалился боком к стене и уже не плакал, а выл по-звериному. Остальные мечники поторопились отойти от него подальше. Людоед скривился.
– Это война, сынок. Война, за которую государь наш император платит тебе деньги… Надо было оставаться в своей деревне, у мамки за пазухой, рядом с теплой сисей. Если не перестанешь выть, я самолично перережу тебе глотку… Вот так, так намного лучше, рыбий глаз…
Солдат перестал рыдать, он лишь всхлипывал и жался к стене. Сивый сплюнул себе под ноги и повернулся к Людоеду.
– Так вот, господин лейтенант… Дом-то мы отбили, а дальше что?
Солдаты повернули к командиру измученные лица. Сивый сунул меч в ножны и продолжил:
– Я так понимаю, что город мы расчистили… Ну, окромя ям этих и подземелий. Пожалуй, уже и рыцарям пора в бой вступать?
Людоед задумчиво почесал щетину и ответил:
– Площадь наша, бойцы. Завтра здесь будут "Призраки" и "Мантикоры"… За ними придут осадные машины и остальные войска. Мы свою работу выполнили, рыбий глаз… Вот только эту ночь пережить бы… А с рассветом, глядишь – и пиво будет, и обозы, и каша горячая. Ночь только пережить, рыбий глаз…
Солдаты тяжело вздыхали и отводили глаза. Людоед осмотрел свой небольшой отряд и просипел:
– Умирать страшно, рыбий глаз. Страшно, вот так вот, под дождем и в дыму. Но вы все пришли сюда за той самой звонкой монетой, и все дали слово верности нашему Императору. И мы не умрем! Мы армельтинцы, гордость армии Императора. Мы будем резать, жечь и грызть, будем, если надо… А сейчас – спать. Этих вот только в яму покидаем – и спать. По очереди, по одному, в полглаза, змеи степей! И не дадим застать себя врасплох!
Глава 42
Здесь, южнее Бадболя, было значительно теплее, светило мягкое осенние солнце и деревья вокруг стояли, едва тронутые легкой желтизной. На ужин им раздали миски с жидкой похлебкой, в которой плавали редкие плохоочищенные кусочки кореньев. Аттон быстро опустошил свою тарелку, швырнул миску в помощника обозного повара, и вернулся к размышлениям.
Шла четвертая неделя его вынужденного путешествия на юг, и никакой возможности совершить побег пока не предоставлялось. Конечно, ему не составило бы труда вырвать цепь из ненадежных креплений в полу, передушить охрану и скрыться, но в обозе не было ни одного верхового животного, а пешком, да со скованными руками он далеко бы не ушел. Дорога, по которой двигался караван пролегала в незнакомой ему южной части Прассии, деревни попадались редко, и только в одной из них Аттон заметил что-то вроде кузницы. Повсюду вдоль дороги мелькали напоминания о недавно прошедшей войне. Почти на каждом дереве у развилки болтался обеденный остов какого-нибудь несчастного дезертира, а в деревнях испуганные люди по-прежнему прятались по землянкам, стараясь ничем не выдать своего присутствия.
В этот вечер торговый мастер Рупир Хайок решил провести осмотр каторжников. Для чего осуществляются такие осмотры, Аттон так и не понял. Кормили их паршиво, в плену у Баркая в этом плане было гораздо лучше, на прогулку выводили один раз в сутки, за каждую ошибку, будь то громкий крик или просьба о добавке, жестоко били. Всех, кроме Аттона. Очевидно, что Хайок предполагал продать его еще дороже, и поэтому берег. Остальные каторжники, а их в клетке было семеро, регулярно получали свою порцию ударов плетьми или палками. Впрочем, как заметил Аттон, бантуйцы, в отличии от всех остальных охранников этого мира, садистов по определения, никакого удовольствия в избиениях униженных людей не находили. Они делали это равнодушно, даже нехотя, словно выполняя неприятный, но тем не менее обязательный к исполнению ритуал. В лагере вообще поддерживалась железная дисциплина, построенная на беспрекословном подчинении старшему торговому мастеру. Бантуйцы делали все четко, размеренно, чем немало удивили Аттона, прекрасно знающего обычный быт караванщиков. Впрочем, как он понял, такая жесткая дисциплина себя вполне оправдывала. Караван двигался без задержек, мощные телеги, груженые разнообразным товаром двигались плавно, сказывалась мастерская работа плотников, ни мгновенья не сидящих без дела, могучие волы были ухожены, их чешуйчатые бока лоснились от жира. Аттон, отводивший в свое время не один караван, был поражен четкостью и слаженностью действий бантуйцев, и даже испытал что-то вроде зависти.