Имена и прозвища – очень опасная штука, и доказательством тому мог служить Лави Маймон, живший на четвертом этаже дома, в котором находилось кафе. Сколько бы шариков шоколадного мороженого он в себя ни забрасывал, все равно оставался тощим, как один из тех столбиков, которые мэрия устанавливает на улицах, чтобы люди пристегивали к ним велосипеды. Возможно, Лави смирился бы со своим жалким существованием, назови его родители поскромнее. Однако на своих щуплых плечах он нес имя самого царя зверей[3]. В детстве Лави надеялся, что, когда повзрослеет, у него отрастет грива, а под кожей вздуются мышцы; но годы шли, а грива расти отказывалась. На подбородке торчало всего четырнадцать волосков – каждый вечер он пересчитывал их перед зеркалом. Про мускулы и говорить не приходилось.
Его отец, подполковник в отставке Арье Маймон, командовал своим бизнесом так же решительно, как в свое время командовал солдатами, и, подобно тому как солдаты Арье Маймона взбирались в бою на холм – потому что пуль засевших наверху террористов боялись меньше, чем взрывов командирского гнева, – росли и акции фирмы, созданной Арье Маймоном после демобилизации. Страшась испепеляющего начальственного взгляда, они взлетали все выше и выше, превосходя самые смелые ожидания финансовых аналитиков.
Подполковник Арье Маймон не давал сыну имя Лави; это сделала жена подполковника, молодая красивая женщина, обожавшая мужа, страну и инструктора по пилатесу (не обязательно в этом порядке). Имя Лави ей чрезвычайно нравилось, и подполковник разрешил супруге, в виде исключения, принять решение самостоятельно. Но, когда мальчик повзрослел и стал подростком, стало очевидно, что в нем нет ни намека на хищное обаяние отца[4]. В мир больших кошек его допустили бы разве что в качестве потенциального обеда. В первые годы отец еще рычал на сына и пронзал его тем самым взглядом, которым в прошлом заставлял солдат лезть на холм, а акции – взлетать, но спустя какое-то время перестал делать даже это, и Лави заскучал по громогласным выговорам, даже по рычанию. Все лучше, чем гробовое молчание – верный признак разочарования.
Вечером, когда мама наводила марафет перед уроком пилатеса, а папа благодушно мурлыкал перед экраном телевизора, Лави открывал в своей комнате окно и смотрел на улицу. Внизу текла бурная городская река, по берегам-тротуарам которой прогуливались стайки подростков. У них были каникулы. Лави слушал их смех и думал: будут ли они смеяться, если перед ними с глухим звуком шлепнется его тело? Склонятся ли над ним сострадательные девушки? Проведут ли тонкими пальцами по его стриженым волосам, по гриве, которая так и не выросла? Посмотрят ли на него если не с жалостью, то хотя бы с интересом? Достанут ли мобильники? Сфотографируют ли его распростертый на земле труп, его обнимающие дорогу руки? Руки, которые еще ни разу не обнимали девочек…
Каждый вечер город украшал себя яркими огнями фонарей, а Лави Маймон стоял у окна и думал о своей смерти, представляя множество глаз, которые будут смотреть на него, когда он упадет перед входом в кафе-мороженое. Он бы, наверное, давно уже осуществил задуманное, если бы на южной границе не началась летняя военная операция, затопившая город воем сирен и оккупировавшая первые полосы газет. Лави не желал быть похороненным на последних страницах. Он ждал, пока бои закончатся. Но бои, слава богу, не прекращались: как только они заканчивались на юге, сразу же начинались на севере – и, просыпаясь по утрам, Лави видел, что газеты по-прежнему полны военными сводками. Куда тут втискивать историю его неудачного полета? Поэтому Лави все откладывал и откладывал свою смерть, и, таким образом, унесшая много жизней военная операция спасла по крайней мере одного городского парнишку.
А пока Лави стонал под бременем лежавшего у него на плечах львиного имени, Нофар Шалев сгибалась под тяжестью собственного. И как ей только в голову могло прийти, что именно здесь, в кафе-мороженом, из нее наконец-то проклюнется другая Нофар? Каждое утро она вставала за прилавок. Лето навалилось на город и овладело им. Соитие было веселым и потным, но сейчас на дворе стояла осень, и все вокруг снова выглядело благопристойно. Через несколько дней Нофар вернется в школу, и за плечами у нее не будет ни одной волнующей истории, принесенной из кафе-мороженого в центре города. Кроме тех, о которых она писала в своем дневнике. Как она надеялась на дерзкое любовное приключение со студентом, туристом или даже истыканной пирсингом уличной шпаной. Как мечтала, что пойдет в школу, а он последует туда за ней и будет ждать на улице, за забором. А она побежит к нему – и все это увидят. И Шир увидит. И Йотам… Нофар была готова на все, лишь бы в последний учебный год не возвращаться в школу с пустыми руками. С руками, пальцы которых никогда не касались пальцев мальчика с иной целью, кроме как дать ему сдачу. Если бы она хотя бы нашла здесь новую подругу вместо Шир… Кого угодно, кто задержит на ней свой взгляд, хотя бы на мгновение…