— Предполагают, что это портрет Дайаны де Пойтьерс, — говорила Франсуаза. — А вот там — портрет нашего пра-пра-пра-прадедушки, Жана Ив Масбу.
Это было ошибкой — заявиться в зал. Франсуаза увидела меня и со свойственной ей щедростью включила в ряды правнучек. Экскурсанты обернулись и уставились на меня.
— А теперь пройдемте, пожалуйста, со мной, — продолжала она, — в библиотеку. — Она повысила голос, чтобы привлечь внимание французов. Mesdames, Messieurs, voulez-vous me suivre…[100]
Болтая между собой, народ потянулся в резные двери.
У Тони был шок. Он ужасно побледнел. Не мог шагу ступить. Стоял, едва дыша, и куда подевалась вся его хваленая уверенность. Я молча ждала, пока он немного придет в себя. Зал опустел; Мэл удалился вместе с остальными. До меня доносился голос Франсуазы, монотонно гудящей о des manuscripts enlumines[101].
— Мэггс? — робко произнес Тони. Как мне знаком этот голос. Я была тронута.
— Мэггс? — повторил он. Губы его дрогнули. — Не понимаю. Кто ты? — Он казался больным.
Я была к этому не готова, но что поделать.
— Это мой дом, — уклончиво ответила я.
Он потряс головой, чтобы в мозгу прояснилось.
— Я тебя повсюду искал, — руки его крутили и мяли невидимую ткань. Воротник рубашки был грязным. — Повсюду. Всю Францию облазил. Всю.
Мы долго смотрели друг на друга. Он стал другим. Я его не узнавала. Это был уже не тот Тони, от которого я пыталась сбежать в течение шестнадцати с половиной лет. Это был худой, застенчивый человек с грустными глазами.
— Ничего не понимаю, — беспомощно сказал он. — Ничегошеньки. Какое ты имеешь отношение к семье Масбу?
— Это мой дом, — мягко повторила я. — Я здесь живу.
Лицо его жалобно сморщилось. Он прикрыл его ладонями. Когда он отнял руки, он уже совладал с собою. Я старалась не отводить глаза, не избегать его взгляда.
— Ты изменилась, — сказал он.
Я улыбнулась.
— Ну да. Конечно, изменилась. Я теперь другой человек.
— Ой, брось эти глупые игры, Мэггс, — взорвался он, и я увидела, что это все тот же Тони, человек, которого я оставила на улице Франсуа Премьер.
— Зачем ты меня искал? — меня разбирало любопытство. Я не понимала, что заставляет его думать, что он хочет меня найти.
— Зачем? — вопрос ему явно пришелся не по душе. — Потому что не верил, что ты погибла, — сказал он. — Тела не нашли. А я бы ни за что не поверил, пока своими глазами не увижу тело.
Я улыбнулась. Все тот же педант.
— Да, но человек, которого ты ищешь, мертв. Она вышла из туалета в кафе и просто пошла себе дальше.
Он отказывался принять это объяснение. Это был пример той самой туманной фразеологии, которая его больше всего бесила. Эта моя привычка всегда его раздражала.
— Значит, ты просто пошла дальше.
— Вот именно, я просто пошла дальше.
— И что потом?
Я покачала головой. Я не собиралась больше ничего рассказывать. Остальная часть этой истории принадлежала лично мне, и я не хотела, чтобы он расковыривал её и интерпретировал по-своему, подгоняя под собственный взгляд на мир. Стоит ему начать в ней копаться, и я, глядишь, сама перестану во все это верить. Так что я сменила тему.
— Это ты на днях расспрашивал обо мне в банке?
— Да, — сказал он. — Впрочем, нет. Я спрашивал о Мари-Кристин Масбу.
— Почему?
— Потому что не мог найти никакой зацепки. На прошлой неделе я был в Лиможе, копался в подшивках газет, надеясь что-то найти, хоть какой-то намек, и вдруг наткнулся на заметку о женщине, погибшей в результате несчастного случая на шоссе № 20, об англичанке, ловившей попутку. Она была датирована двумя днями позже твоего исчезновения. Все это, конечно, было вилами по воде писано, имя другое, но я решил, что попытаться стоит. В больнице мне не помогли, и я попытался найти водителя, Мари-Кристин Масбу.
Было так странно слышать это.
— А почему в банке?
Он пожал плечами.
— Ну, я же не знал наверняка. Приехал в Фижеак, зашел в банк разменять дорожные чеки, и заодно спросил кассира, не знаком ли он с семьей Масбу.