И он не ошибался. Документ, который Нелли и ее братья окрестили ультиматумом их матери, был найден ими в сейфе отца, открытом после его смерти. Жуткий документ, — братья только посмеялись над ним, зато Нелли он на всю жизнь внушил предупредительную осторожность в отношениях с человечеством и его отдельными представителями, как богатыми, так и бедными. После разрыва, непереносимого для отца, который обожал мать и не мог постичь причины этой катастрофы, ибо ни в чем не провинился перед нею, — да и она сама никогда не изменяла ему! — он наконец добился от жены ультиматума. Она разрешила ему вернуться домой, но поставила тридцать одно условие, записанные в виде параграфов протокола о соглашении.
Впрочем, какие там условия! — это был тридцать один безжалостный приказ, строго регламентирующий дальнейшую их совместную жизнь:
— Завязывая галстук перед моим трюмо, не дергать кадыком и не бурчать себе под нос что-то нечленораздельное.
— Сидя за столом, не совать руку в карман и не вытаскивать оттуда старые зубочистки и хлебные крошки.
— Проходя мимо Трокадеро, никогда не говорить: «А все-таки у него есть свой стиль!»
— Ни в коем случае не выставлять напоказ корявый ноготь среднего пальца; его безобразие действует мне на нервы.
— Не носить больше туфель с чиненными подметками, в которых ты каждый раз ухитряешься поскользнуться на лестничной площадке.
— Никогда не рассказывать в моем присутствии анекдот об охрипшем господине, которого впустила в приемную жена врача.
— Принимая ванну, ни при каких обстоятельствах не петь.
— Решив провести ночь в моей спальне, не спрашивать: «Дорогая, хочешь, поспим сегодня вместе?» Тебе прекрасно известно, что я этого не хочу, и вынуждена терпеть твое общество лишь в силу брачного обета. Так что, по крайней мере, действуй молча.
— В этих случаях не сметь класть в верхний карман платочек того же цвета, что и пижама.
— Убрать из подписи идиотскую виньетку, которой ты ее украшаешь.
— Не сметь заставлять меня восхищаться твоим псом; запретить ему подлизываться ко мне.
— Вполовину сократить время чистки зубов и убрать из ванной свою пенящуюся зубную пасту. При одной мысли о том, что ты находишься рядом со мной в доме с полным ртом белой пены, меня тошнит.
— Не произносить больше никаких латинских слов и изречений. Никогда не говорить «Chi lo sa?!»[9] — единственную известную тебе итальянскую фразу.
— Никогда не называть кубическую живопись кубистической и вообще никогда больше не рассуждать о живописи.
И так далее. Не удивительно, что мать набрала всего тридцать один пункт: из ненависти к мужу она свела число визуальных и духовных контактов с ним к тридцати одному и не более.
И, представьте себе, отец согласился. Нелли хорошо помнила смиренное возвращение существа, от которого, как ей почудилось, осталась одна пустая оболочка; и верно, — ведь из него вычистили тридцать одну манию. Теперь отец уже не рассказывал анекдот об охрипшем господине, а когда однажды за столом маленькая Нелли потребовала эту историю, он покраснел, как рак. Зубы он чистил украдкой, в основном, когда матери не было дома. Как-то он повел Нелли в аквариум на Трокадеро и сказал ей, глядя на здание: «Гляди, дочка, раньше оно было такое безобразное, а теперь приобрело свой стиль». Бедняга-отец, какой стиль он сам приобрел по вине этого ультиматума! У нее до сих пор хранился небесно-голубой платочек, который он подарил ей однажды вечером, зайдя поцеловать на ночь; тогда она долго отказывалась от платка, потому что отец был в небесно-голубой пижаме. Отец смолчал, он просто сунул платочек к ней под подушку, потом поцеловал ее и направился в спальню матери — на цыпочках, трепеща от робости и все так же молча…