Нелли дивилась сама себе: она, которая до сих пор жила только настоящим и наслаждалась каждым днем, не заглядывая в завтрашний; которая, полюбив Реджинальда, мечтала лишь о том часе, когда увидит его, а по истечении часа — о последней минуте, и целиком отдавалась самой последней секунде свидания, вплоть до того мига, как Реджинальд выходил из машины, теперь перестала думать об этих преходящих радостях, об однодневных усладах и полностью сосредоточилась на планах будущей жизни. Она уже утолила ту языческую жажду счастья, которая побуждает брать его хотя бы урывками. Она открыла для себя подлинную религию любви. Есть, существует рай на земле, и через несколько лет она обретет его, этот рай — истинную, полную жизнь с Реджинальдом. Два послеполуденных часа с Реджинальдом — о, этого добиться нетрудно; даже сейчас она могла бы заманить его в свои сети с помощью многочисленных пособников соблазна — телефона, письма, записки, телеграммы. Она знала, что, решившись вернуть Реджинальда, непременно получит желаемое, но для этого ей придется пройти через пытку признания своих ошибок, через постыдное раскаяние во лжи. Тогда как настоящая жизнь с Реджинальдом доставалась куда более дорогой ценой, зато уж навеки. Нелли боролась теперь не за жалкий час торопливых объятий и словно краденых радостей с Реджинальдом, но за право завтракать вместе с ним, намазывать ему масло на тосты, спокойно лежать рядом в широкой постели, не скрываясь, на глазах у всех — у горничных, у директоров отелей. Боролась не за возможность выкрикивать Реджинальду лихорадочные признания в любви, но за право благодушно поджидать его на террасе какой-нибудь виллы, отнюдь не сгорая от желания, не терзаясь сиюминутной страстью. Нелли была до слез, до истерики одержима этим странным наваждением — во что бы то ни стало достигнуть состояния надежного, ленивого покоя, относиться к Реджинальду так, как она относилась сейчас к Фонтранжу. И, поскольку когда-нибудь придет смерть — не к Реджинальду, а к ней, — непременно нужно было, чтобы он в этом случае, бледный и потрясенный, мог внезапно явиться, по зову Эглантины, среди скорбящих родственников, тихо сесть у ее смертного ложа и спокойно, без слез ожидать ее последнего вздоха, дабы тотчас же после этого лишить себя жизни, как она, Нелли, обязательно поступила бы, закрыв глаза Реджинальду. Во что бы то ни стало следовало вовлечь его в долгую совместную жизнь, которая когда-нибудь окончится для них обоих в один и тот же миг. Единственное, что помогало Нелли кое-как переносить нынешние мучения, была надежда на то, что они послужат ступенькой к будущему счастью.
Но в другие дни ожидание становилось невыносимым; в Нелли опять просыпались сомнения. Она вдруг понимала, что ее замысел может осуществиться и два-три года подготовки (она сделает все возможное, чтобы завоевать Реджинальда!) приведут к желанной цели только при одном условии: если за это время не изменится сам Реджинальд. Нелли рассчитала все — собственное упорство, собственную добродетельность и любовь, возможность превратить будущее в прошлое, — и на все это она могла всецело положиться. Однако привычка не задавать никаких вопросов, обретенная в романе с Реджинальдом, выработала в Нелли ошибочную уверенность в том, что он жил только в часы их свиданий. Вслед за чем растворялся, исчезал в огромном Париже, оставляя ей ничтожную частицу себя — пылинку, глоток воздуха. Вот этим-то она и жила со времени их разлуки: ее поддерживало ощущение, что его нигде нет, что он не существует, поскольку не находится рядом с нею. Он обретался в тех райских кущах, где, по мнению женщин, самое место возлюбленному, когда он не с вами, когда он не лежит в ваших объятиях. Разумеется, умом Нелли понимала, что он не до конца растворялся в природе, и все-таки ей чудилось, что без нее он ведет вторичную, ненастоящую жизнь, где выполняет все неизбежные процедуры — завтрак, туалет, работу — медленно, словно во сне, точь в точь муравьиная или пчелиная матка, охраняемая подданными в надежном укрытии от внешних тревог и забот. Именно такой образ жизни многие женщины полагают единственно верным: жена с утра до вечера ведет ожесточенную борьбу за существование, а муж или любовник, ухоженный, избалованный, изнеженный, милостиво ожидает часа объятий.