Глава четырнадцатая
Начиная с того дня, как газеты огласили помолвку Нелли с Фонтранжем, судьба сперва робко, а затем все более энергично начала принимать участие в игре Нелли. Гастон отослал назад ее письма, которые были тотчас сожжены. Люлю развела огонь в старинной жаровне, какими нынче пользовались разве лишь самоубийцы, и Нелли, сидя перед ней, ворошила кочергой ярко рдеющую пачку, постепенно обращавшуюся в пепел. Но этого Гастону показалось мало: он попал в авиакатастрофу и в результате частично утратил память. Нелли сообщили о несчастье. Она даже не знала, чего ей больше хочется — остаться в уцелевшей половине памяти Гастона или кануть в забвение. Она пошла навестить его. Он ее не узнал. Ему сказали, что это его кузина, и он легко согласился, поверил и вел себя тихо и скромно, как и подобает в присутствии родственницы. На самом деле, воспоминания женщин о мужчинах, которые их любили — ничто перед воспоминаниями мужчин о своих возлюбленных; сидя рядом с Гастоном, Нелли не только не смогла припомнить хоть какую-нибудь малость о них двоих, но и ровно ничего не почувствовала. При виде того, как Гастон с новым интересом изучает и разглядывает ее, касается почтительно, словно незнакомки, Нелли ощутила в себе пугающую первозданную чистоту. И еще ядовитую зависть к этому заново родившемуся Гастону, который так легко освободился от стигматов прежней жизни. Где он — тот самолет, что мог бы и ее сбросить на первой попавшейся обочине, между первыми в ее жизни деревьями и людьми, самолет, что позволил бы ей предстать перед Реджинальдом (даже здесь она помнила о Реджинальде) без всяких умолчаний, без всяких тайн, которые навсегда затерялись, умерли бы в лишенном сознания и памяти теле?! После свидания с Гастоном Нелли стала часто летать на самолетах. Разумеется, она не верила в чудеса, но — мало ли что может случиться! Бравые авиаторы, на руках поднимавшие в кабину аэроплана эту прелестную пассажирку, и не подозревали о том, что она ищет среди них новой непорочности.
А затем, в один прекрасный день, в игру вошел Фонтранж.
— Это очень срочно? — спросила секретарша Реджинальда у Фонтранжа. — Господин Реджинальд ни в коем случае не хотел бы заставлять вас ждать, но у него сейчас состоится подписание договора о франко-иракской дружбе.
Фонтранж улыбнулся. Ему казалось, что то, зачем он пришел, намного важнее дружбы между Парижем и Багдадом, скрепленной подписями обеих сторон. Предположим, подумал он, какой-нибудь врач, специалист по отитам, занят подписанием договора о франко-прусской дружбе в то время, как требуется срочная операция ребенку. Я полагаю, участники договора не стали бы мешкать, особенно, если бы речь шла о сыне одного из них.
— Простите, но это очень срочно.
Секретарша ввела его в кабинет, где Реджинальд и второй атташе дочитывали последние статьи договора, и усадила в кресло. Фонтранж с интересом разглядывал договор. Ему никогда еще не приходилось видеть подобных документов даже издали, и он слегка разочаровался. В его представлении это должен был быть пергаментный свиток, перевязанный трехцветными лентами, с красивыми заглавными буквами, выписанными на старинный манер, — словом, со всеми аксессуарами, которые уже сами по себе способствуют примирению и дружбе. Увы, из своего кресла он видел самые банальные машинописные страницы, соединенные скрепками. Гаруну-аль-Рашиду такое не пришлось бы по вкусу.
Затем он стал изучать Реджинальда. «Esse homo, — подумал он, — это настоящий человек». Но явно не счастливый. Какой-то отсвет еще лежал на нем. Но отсвет холодный, точно остывший пепел. Последние сполохи ушедшего счастья. Он, Фонтранж, наверное, сиял бы от радости, подписывая договор о дружбе с Ираком. Нет, Нелли жестоко ошиблась: этот человек, сдержанный, высокомерный, с учтивой улыбкой, никак не мог превратиться в Тамар. Тамар возликовала бы, доведись ей заключить договор о дружбе с чистокровными арабскими лошадьми, со своими приятелями-верблюдами, с голубыми дроздами и крупными зайцами, выскакивающими прямо у вас из-под ног в развалинах Вавилона. Реджинальд производил впечатление человека, который еще долго не сможет заключать договоры о дружбе ни с Кербелой, ни с Моссулем, и уж, конечно, не с городами прошлого — с Ниневией, например. Сразу чувствовалось, что с прошлым он не в ладах. Всем своим видом он отрицал его. И на Фонтранжа он смотрел так, словно тот сидит в его кабинете целую вечность.