Но это же стихотворение можно трактовать иначе: расставшись с женой, он пишет о печали разлуки с ней еще в пути к Елану, который заброшен «за край неба», так далеко, что и гуси-вестники не несут ему писем (стихотворение «Направляясь на юг в Елан, посылаю жене»). Так воспринимают этот текст большинство комментаторов.
Более распространенной среди исследователей является версия о том, что Ли Бо не достиг точки назначения, и от города Боди, где его догнал императорский эдикт, немедленно повернул обратно в сторону Цзянлина — того самого города, где в юности почтенный старый даос сравнил его с Великой Птицей Пэн.
Итак, на рубеже третьего года Чжидэ и первого года Цяньюань (весна 758 года) Ли Бо начал свой путь к месту ссылки с двумя сопровождающими — чиновниками лет по сорок, высоким и краснорожим Сунь И и белокожим коротышкой Лян Гуем. Они сурово молчали, воспылав ненавистью к «государственному преступнику». Уж лучше бы кандалы надели, с тоской думал Ли Бо, сидя на носу лодки и следя, как уходят назад еще так недавно свободные для него берега, монастыри на склонах, встречный парус, и губы беззвучно нашептывали стихи, а конвоиры считали, что их подопечный молится, взывая к Небу о пощаде, и злорадно думали: «Молись, молись, ничто тебя не спасет».
Однако угрожающая формулировка назначенного наказания, которую можно было понять и как «вечное поселение», была по сути гораздо менее жесткой. От ссыльных такой категории отворачивались лишь самые опасливые из чинуш. А, например, бывший главный советник Чжан Гао послал поэту два комплекта одежды, расшитой парчой. Старый друг Чжан Вэй, поднявшийся до ранга министра, закатил Ли Бо обильный пир на Южном озере под Сякоу (современный Ханькоу) и попросил придумать озеру новое название, на что поэт, ритуально плеснув вина в волны, ответствовал: «Раз чиновники любят это озеро, назовем его Чиновничьим» (сегодня оно называется Лотосовым и находится в одноименном парке недалеко от Уханя). Приятель Ван из уезда Ханьян (район Уханя), которому Ли Бо посвятил не одно похмельное стихотворение, заждался, и поэт скорой кистью набросал ему:
Душа размягчалась. «Очистилось небо, луна над рекой прояснилась, / И сердце притихло, как чайка на глади морской», — написал он в стихотворении «Подношу ханьянскому регистратору Фу». Это лирическое стихотворение инспирирует у сегодняшних исследователей не только психологические эмоции и эстетические оценки, но и социополитические формулы: «небо» воспринимается как подтекстный намек на императора Суцзуна, от мудрости и прозорливости которого зависит судьба индивида, в частности, Ли Бо, но также и адресата стихотворения, который как раз впал в немилость и был понижен в должности. Государственнический настрой Ли Бо не позволил ему держать зло на императора, несмотря на то, что формально, в прямой и недвусмысленной формулировке указа, тот так и не снял с поэта клейма «преступника», и «даже перед кончиной Ли Бо не был обелен». Какое может вообще быть чувство к Сыну Солнца, не «первому среди равных», а Единственному, поднятому над миром людей?! Это высшее существо нельзя было воспринимать с человеческими характеристиками и иметь по отношению к нему какие-либо земные чувства. Вряд ли, скажем, человек того времени осознавал, что между Сюаньцзуном и императрицей У Цзэтянь есть такое отличие, как пол: первый был мужчиной, а вторая — женщиной.
Весной 759 года, миновав Цзянлин, где его тепло встретил старый друг судья Чжэн, Ли Бо вступил в узкий проход Санься (Трехущелье), стискивающий Янцзы, заставляя поток метаться и бурлить, вспениваться волнами и круговоротами. Опасливые корабельщики за двое суток и ста ли не проходили. По обоим берегам сотня за сотней ли тянутся цепи гор, одна круче другой, закрывая небесные светила, — днем не видно солнца, в полночь скрыта сияющая луна. На правом берегу, уже на выходе из последнего ущелья, — родина Цюй Юаня. Лодка кружила, обходя водовороты реки, а поэт задумчиво смотрел в сторону северного берега, где, скрываясь за горным массивом ущелья Силинся, из Великой Древности выступали родные места Цюй Юаня и горький могильный курган. Это святое имя тревожно бродило в мыслях Ли Бо, и он написал несколько стихотворений, где связывал судьбу древнего поэта со своей. И все же в глубине души он осознавал, что «Цюй Пина[136]оды унеслись до самых звезд,/ А царский терем занесен давно землей» («Пою на реке»).