Любящий мир гуманист обращается к могущественному властителю: «Не затевай войны, даже если в результате победы у тебя есть перспективы улучшить свое благосостояние. Будь благороден и великодушен. Откажись от соблазнительной победы, даже если это потребует от тебя пойти на какие-то жертвы или потерять какие-то преимущества». Либерал думает иначе. Он убежден, что победоносная война является злом даже для победителя, что мир всегда лучше, чем война. Он требует от более сильного не жертвы, а только осознания того, в чем состоят его подлинные интересы, и умения понимать, что мир для него, более сильного, так же выгоден, как и для более слабого.
Когда миролюбивый народ подвергается нападению со стороны воинственного врага, он должен оказать сопротивление и сделать все, чтобы отразить вторжение. Героические подвиги, совершенные на такой войне теми, кто защищает свою свободу и жизнь, достойны похвалы; мужество и отвага этих воинов превозносятся совершенно справедливо. Здесь отвага, бесстрашие, презрение к смерти похвальны, потому что находятся на службе благой цели. Однако люди совершили ошибку, возведя эти солдатские доблести в абсолют, как качества, хорошие в себе и для себя, без обсуждения целей, которым они служат. Тот, кто придерживается такого мнения, должен, чтобы быть последовательным, признавать благородными доблестями отвагу, бесстрашие и презрение к смерти разбойника. В действительности, однако, не существует ничего хорошего или плохого самого по себе. Действия людей становятся хорошими или плохими, только преломляясь в целях, которым они служат, и в последствиях, которые они вызывают. Даже Леонид[17] не заслуживал бы уважения, которое мы к нему питаем, если бы он пал не как защитник Родины, а как полководец оккупационной армии, стремящейся лишить миролюбивый народ свободы и имущества.
Сколь пагубна война для развития человеческой цивилизации, становится очевидным, как только начинаешь понимать выгоды, извлекаемые из разделения труда. Разделение труда превращает индивида в животное политическое[18], зависящее от окружающих его людей, общественное животное, о котором говорил Аристотель. Вражда между одним животным и другим или между одним дикарем и другим никак не меняет экономическую основу их существования. Дело обстоит совершенно иначе, когда ссора, которую решили разрешить посредством оружия, случается в сообществе, где труд разделен. В таком обществе каждый индивид выполняет специализированную функцию; никто из них больше не в состоянии жить независимо, потому что все нуждаются в помощи и поддержке всех остальных. Экономически самодостаточные фермеры, производящие на своих фермах все, в чем нуждаются они сами и их семьи, еще могут пойти войной друг на друга. Но когда деревня делится на фракции, где кузнец оказывается на одной стороне, а сапожник – на другой, то одной фракции придется страдать от отсутствия обуви, а второй – от отсутствия инструмента и оружия. Гражданская война разрушает разделение труда, поскольку вынуждает каждую группу удовлетворяться трудом своих сторонников.
Если бы вероятность такой вражды считалась высокой, то разделению труда никогда не позволили бы развиться до такой степени, чтобы в случае, когда битва действительно разразится, пришлось бы терпеть лишения. Постоянное углубление разделения труда возможно только в обществе, где существует уверенность в длительном мире. Разделение труда может развиваться только в условиях гарантии такой безопасности. При отсутствии этой предпосылки разделение труда не расширяется за границы деревни или даже отдельного домохозяйства. Разделение труда между городом и деревней – когда крестьяне окружающих деревень снабжают город зерном, мясом, молоком и маслом в обмен на промышленные товары, производимые горожанами, – уже предполагает, что мир гарантирован по меньшей мере в данном регионе. Если разделение труда охватывает всю страну в целом, то гражданская война должна находиться за пределами возможного; если оно должно охватить весь свет, то должен быть гарантирован длительный мир между народами.
17