Согласно соловьевскому учению о личности, в человеке сочетаются три начала: божественное (религиозное или мистическое), материальное и рационалистическое (разум и нравственность); их синтез позволяет человеку достичь предела личного совершенства (богочеловечества) и уподобиться Богу [Poole 2010:137–145]. Однако рациональное начало играет ключевую роль в этом процессе, направляя индивида на верный путь саморазвития. Только действуя по своей воле и совершая нравственные поступки, человек может стать ближе к Богу; иными словами, «божественное содержание должно быть усвоено человеком от себя, сознательно и свободно» (курсив – автора цитаты)[131]. Как замечает Р. Пул, соловьевская «концепция богочеловечества удивительным образом соединяет православную идею обожения (теозиса) с кантовским учением о нравственности» [Poole 2008: 26].
Уже в своей докторской диссертации «Критика отвлеченных начал» (1880) Соловьев четко обозначил свое несогласие со славянофилами по поводу личных свобод, подчеркнув, что эти права должны быть закреплены в законах и защищены ими. В его главном трактате об этике и о философии закона «Оправдание добра» (1897) говорится, что личная (негативная) свобода является условием, «без которого невозможны человеческое достоинство и высшее нравственное развитие» [Соловьев 2018: 351]. Однако, определяя право в его отношении к нравственности как «принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла», Соловьев указывает и на позитивную природу права [Соловьев 2018: 350]. Помимо внешней свободы, человеку для реализации своего потенциала необходимо иметь определенные средства к существованию – образование, пищу, медицинскую помощь и даже «одежду и жилище с теплом и воздухом», «достаточный физический отдых» и «досуг для своего духовного совершенствования» (курсив – автора цитаты) [Соловьев 2018:354].
Этот позитивный элемент соловьевского учения о свободе уходит корнями в религиозное мировоззрение мыслителя и его видение объективного нравственного мирового порядка, в котором все люди имеют право на достойное существование в силу самой своей принадлежности к человечеству. Для него все мировое бытие было обусловлено идеей всеединства, согласно которой история являлась развертыванием божественного плана, где у каждого народа и человека была своя предначертанная роль; все это, по его мнению, оправдывало законодательное закрепление принципа социальной справедливости. Как писал Соловьев, «свобода есть необходимое содержание всякого права, а равенство – его необходимая форма»[132]. Он считал, что свобода и равенство индивидов должны быть закреплены позитивным правом для обеспечения свободы всего общества в целом.
Споры о том, можно ли считать учение Соловьева либеральным, в основном упираются в его позицию относительно свободы совести[133]. Соловьевское видение России как возможного идеального теократического государства, в котором будет создано царство Божие на земле, справедливо оценивается исследователями как «мистическая утопия» и имеет мало общего с идеей динамического равновесия между различными конкурирующими целями [Coates 2010:185]. Как писал П. Михельсон, это учение «было основано не на догмах политического и гражданского либерализма, а на универсалистском христианском нарративе возвращения к церкви и восходило к славянофильству» [Михельсон 2014:31]. Однако Соловьев сделал важный вклад в дискуссию о том, могут ли материалистический социализм, позитивизм и утилитарный реализм предложить хорошее теоретическое обоснование индивидуальной свободы. Его близкое к кантианству учение о личности и идея о том, что всякое общество обязано признавать за своими членами право на достойное существование, оказали большое влияние на либералов следующих поколений. Поскольку Соловьев ценил одновременно и негативную, и позитивную свободу и писал о трансцендентности обеих этих концепций, российские неоидеалисты начала XX века, пытавшиеся вывести либерализм на онтологический уровень, активно обращались к его наследию.
131
Статья Соловьева «Исторические дела философии» (1880), впоследствии перепечатанная в собрании сочинений [Соловьев, Радлов 1873–1877,2:410].
132
См. статью Соловьева «Критика отвлеченных начал» (1880) [Соловьев, Радлов 1873–1877, 2: 154].