Подъем.
Первый шаг.
Так из утренней дымки восходит солнце.
Когда взошли из дыма коленки, в зале грянули наконец аплодисменты.
Оза пошла еще неторопливей. Она вся горела, сердце билось в горле. Продлись, продлись… блин, как там… Короче, никакой кумар не сравнится.
Взошла.
Аплодисменты выжидательно стихли.
— Добрый вечер, — раздался из поднебесья голос.
Оза сощурилась. Ослепительные лучи били ей прямо в лицо. В темном провале по ту сторону сияния она не видела ни жюри, ни зрителей — так, троица уставленных на нее смутных белых пятен, а за ними провал, огромная тьма. Время от времени в глубине тьмы скользко, едва уловимо отблескивали объективы.
Культурная элита.
И все смотрят на нее.
— Как вас зовут?
А то ты не знаешь, подумала она и сказала:
— Оза.
Это имя она словила в прошлом году на одной из рок-тусовок, чего-то кто-то пел. Дебилы родители в свое время обозвали ее Катей. Отдельное им спасибо еще и за это. С погонялами типа «Катя» только путиноидам подмахивать.
— Аве, Оза, — непонятно прокомментировал другой поднебесный голос, похоже, не главный, дряблый какой-то, стариковский. Оза не знала, как реагировать. Но и никто не отреагировал. Стало быть, просто кто-то из умников в жюри решил повыеживаться, да попал пальцем в небо.
— Расскажите немного о себе, — сказал новый поднебесный голос. Низкий, прокуренный до сипоты, но явно женский.
Оза выдержала паузу. Потупилась, потом стрельнула глазами в сторону богов.
— Даже не знаю, что говорить, — ответила она. И добавила с хорошо отработанным девичьим придыханием: — Я еще так молода…
— Но вы сами зарабатываете себе на жизнь? — спросил главный голос.
— Конечно, но… Пока так, по мелочам. Вообще-то, я учусь.
— Где?
— Факультет этики и социальных коммуникаций Высшей гуманитарной академии Марата Гельминта, — просто сказала Оза. Она знала, что название уже само по себе звучит веско, и потому ни в коем случае нельзя было слишком уж оттопыриваться. А просто: вот, мол, я какая, и что тут особенного? — Второй курс.
— Студентка, — опять явно невпопад прокомментировал дряблый. Так мог бы базлать скособоченный, крошащийся от старости пластинчатый гриб. — Наверняка спортсменка. Красавица. Может, даже комсомолка?
Вот прикалывается, чмо, подумала Оза. И, демонстративно пожав плечами, отбрила, как умела:
— Я свободный человек в свободной стране. А идеологии несовместимы со свободой и общечеловеческими ценностями.
Из черного провала, будто обрушенные средней удачности броском, разрозненными кеглями вывалились хлопки.
— Браво, — сказал главный голос. — Как я погляжу, вам палец в рот не клади.
Оза выставила свой бесподобно длинный, изящный пальчик («У тебя музыкальные руки, тебе надо на пианистку учиться», — в последний год доставала дура-мать). Кокетливо помахала им в сторону белых пятен жюри. Потом медленно провела по губам язычком и сказала:
— А я пальцы в рот и не беру.
По ту сторону сияния председатель жюри, главный редактор мужского журнала «Man's хер-с», беззвучно хихикнул и, не в силах сдержаться, украдкой показал своей соседке, сильно пожилой эстрадной примадонне, мадонне и королеве, большой палец. Певица в ответ кивнула, соглашаясь; грузно колыхнулись, как два мешочка с йогуртом, ее испитые цельнотянутые щеки. Позади, во втором ряду, вполголоса бубнили каждый о своем стремительные властители дум. «Последний этап избрания мисс Прокладка Easy-Lazy стал заметным культурным событием столицы…», «…The impressive rise of peadorasable movements in free Russia…».
— Чудесно, — сказал председатель жюри. — Креативный класс должен пополняться талантливой молодежью. Хорошего слишком много не бывает… А вот скажите нам, Оза, что такое, по-вашему, свобода?