В задницу бы вам всем, уроды, ваши фаллоимитирующие прокладки, тихонько подумал старый литератор. Но, конечно, не издал ни звука, и даже на донышках глаз его крамола не проблеснула. Теперь он фрондировал аккуратно, отыгрываясь, в основном, на конкурсантках. Он чувствовал: его членство в жюри и так висит на волоске, а терять под старость масло с хлеба ему совсем не улыбалось. Матюгать тоталитарную тиранию и матюгать работодателя — две большие разницы.
— Браво, — сказал из поднебесья хриплый женский голос.
Оза и сама чувствовала, что — браво. И бесстрашно глянула на троицу пятен. Она знала, в чем состоит завершающий айтэм. От него, наверное, и будет зависеть результат; как всегда, дело решится не словами. Один шаг до счастья, последний. Внутри у нее снова задрожало. Не подкачай, сказала она себе.
Дым, клубившийся над подиумом, сам собой куда-то рассосался. Из него, как болотная кочка из предрассветного тумана, всплыла огромная кровать. Что называется — сексодром. С финтифлюшками какими-то…
«Фирма „Tender-touch“ — это эксклюзивный поставщик мебели для всех мероприятий конкурса на звание мисс Easy-Lazy, — бубнили за спиной председателя жюри. — Обратите внимание, дорогие зрители, на эту тонкую игру слов. „Тач“ по-английски значит „прикосновение“, „объятие“. А „тендер“ — „нежный“, „ласковый“, „любящий“. Но и „заявка на подряд“, „предложение о выплате“…» — «„Tender-touch“ won the tender for the furniture supplying of Skolkovo…» — в параллель информировали не по-нашему.
— Ну, теперь покажись нам, девочка, как ты есть, — с задушевной хрипотцой велела певица.
Режущий свет обмяк, потом померк. Загадочный полумрак сделал Озу еще прекраснее.
Во всяком случае, она на это надеялась.
Оза выждала, прежде чем повиноваться. Нельзя быть слишком уж послушной. Нельзя, чтобы выглядело, будто разнагишаться перед камерами ей вообще пофиг. Но нельзя быть и тупо агрессивной, как в найт-шоу из Мухосранска. А реально-то стрип-экспириенс у нее был с гулькины муды. Второй же курс только. Оставалось брать юным задором. Ну, и подчеркивать, что это — типа священнодействие.
Ангельское платье потекло с нее словно само собой, открывая потайные сокровища с томительной медлительностью. И невесомо прикорнуло у мерцающих, загадочно сдвинутых ног.
Словно невидимые медведи вырвались из берлог и голодные понеслись по весеннему лесу, ломая и давя сучья, — так затрещали в черном просторе аплодисменты. Вразнобой отстрелялись вспышки особо профессиональных фотографов, которым вечно не хватает света; простегали по глазам и пропали. Совсем совесть потеряли папарацци, к самому ограждению лезут…
Она выждала еще.
Чуть надув губки, заломила руки за спину, расстегнула лифчик и, скомкав, как мячиком храбро ударила им в пол. Только он, конечно, не подскочил. С веселым вызовом глядя в зал, встряхнула грудкой. Острые молодые соски с готовностью попрыгали вверх-вниз и вновь сосредоточенно уставились на жюри. Тогда Оза чуть расставила прямые ноги и как бы в лирической задумчивости глянула выше зрителей, в бесконечность. Яркие губы маслянисто сверкнули, невзначай приоткрываясь — типа никого тут нет, я, мечтательная такая, одинокая, слушаю соловья. Девичьи грезы. Длинные изящные пальчики тронули резинку трусов. Ни одна тургеневская девушка не сумела бы так раздеться даже для самого первого своего революционера. Исполненная вдохновенной покорности, Оза выступила из трусиков одной ногой, потом другой и, щепоткой держа отливающий перламутром полупрозрачный комочек, словно забыла о нем. Не до трусов мне; вот она я, вся твоя. Потом резко сменила режим — засияла, как малышка при виде мороженого, раскрутила трусики в воздухе и кинула в ближайшего оператора. «Лишь бы не в морду!» — успел подумать тот, едва не шарахнувшись от своей камеры; профессионализм победил, кадр не прервался. Впрочем, трусики не долетели; они грациозно завязли в воздухе и тихо слились на пол.
— Что за прелесть, — с одобрительной хрипотцой сказала в микрофон примадонна.
В скулящее от ветра, заляпанное плачущей зернистой слизью окно лупил мокрый снег, летящий из серой балтийской мглы. Пожилой профессор истории, размякший в кресле у телевизора, устало потянулся к бутылке.
Вот так, думал он, выглядели, наверное, невольничьи рынки где-нибудь в Кафе или самом Стамбуле в пору ажиотажного спроса на молодых славянских полонянок.