Он оборвал фразу на полуслове.
— Вы не любите поднимать эту тему, — кивнула Грета. — Ни Ромни, ни Поллак, ни теперь ты. Для вас это нечто запретное. Женщина меняет в жизни полсотни партнеров — это нормально. А если она хотя бы с одним появляется на экране — это уже падение нравов.
— Ты же понимаешь, что падение нравов ни при чем. В мире, где все возможно, понятие нравственности отсутствует.
— Нет, — усмехнулась она. — Присутствует. Как и честность, как и культура. Вы отменили все запреты — но не впали же в анархию, не стали ходить по улицам с дробовиками и охотиться за консервными банками, оставшимися в брошенных супермаркетах. Вы остались цивилизацией. Поэтому у вас есть и нравственность. Снимать порно можно. Можно снимать даже снафы — не вопрос. Только все это остается под бременем негласного порицания, ведь так?
Мартин подумал.
— Да, так, ты права. Странно, ты понимаешь нас лучше нас самих.
— Потому что я смотрю со стороны. И я не слепая. Я вижу, что я значу для вас. То есть я понимаю не только ваше общество в целом, но и каждого из вас в отдельности — тебя, и Ромни, и прочих.
Мартин встал и подошел к окну. Город уходил далеко за горизонт, в стеклах небоскребов отражалось послеполуденное солнце.
— Кто я такая? — спросила она.
— Это единственное, чего ты не понимаешь.
— Да, единственное.
— Ты — человек. Такой же, как я, Ромни и твой заказчик. Ты с ним еще встретишься.
— Послезавтра смотрины.
— Да. У тебя есть права — такие же, как у всех людей.
Она покачала головой.
— Но тогда я, получается, могу встать и уйти.
— Ты все-таки не совсем понимаешь нашу систему. Ты встанешь и уйдешь — но что ты будешь есть? Как ты будешь жить? Мы не будем тебя держать, но заказчик достанет тебя из-под земли, потому что заплатил кучу денег. Знаешь, почему у нас высокий уровень доверия и почти нет преступности?
— Зуб за зуб.
— Именно так. Сегодня ты припарковал машину в неправильном месте. И кто-то нацарапает на ней неприличное слово, потому что ты заехал, например, на его территорию. Он имеет право нацарапать, ты имеешь право его за это застрелить — но царапину все равно придется закрашивать. Не проще ли сразу встать, как положено?
— А если я встала, как положено, а какой-то ублюдок нацарапал неприличное слово?
— Убей его. Отрежь ему пальцы. Ты можешь все, ты имеешь право на все. И поэтому он будет думать, прежде чем писать.
Грета поднялась и встала рядом с Мартином.
— Вы чудовищны. Вы этого сами не понимаете, но вы ужасны.
— Да. Поэтому ты — островок прекрасного среди нас.
Она дотронулась до его плеча, он повернулся к ней — и они впервые поцеловались. У нее были чуть солоноватые губы и невероятно гладкая кожа. Он проводил рукой по ее талии, по спине, по ягодицам, и ему было хорошо, как никогда.
— Вы все меня хотите, потому что у вас в подсознании написано: она из порно, ее нужно хотеть, — тихо сказала она.
— Нет, — ответил Мартин. — Я хочу не Даун, я хочу Грету.
Она улыбнулась и прижалась к нему.
После они лежали на диване и смотрели двухмерные фотографии, проецируемые на потолок. Старые фотографии. Она говорила: это «Кадиллак», его как раз выпустили в семьдесят шестом, у Бобби был такой, только красный. А это закусочная, тут ели бургеры, а обслуживали людей другие люди, а не машины, как у вас.
А потом он внезапно прервал виртуальную экскурсию и сказал.
— Тебя убьют.
— Кто?
— Твой заказчик.
— Почему?
— Потому что ты — вторая копия.
И он рассказал ей все — от первого появления мальчика до того самого момента, когда он, Мартин, позвонил в ее дверь. Он знал, что рассказывать нельзя, что Ромни сотрет его в порошок, что вся работа может пойти прахом — и пойдет, потому что мальчик не сможет исправить свои ошибки, используя в качестве объекта Даун, знающую все.
Она слушала не очень внимательно, глядя в потолок и улыбаясь какой-то странной, мечтательной улыбкой.
— Твоя версия немного отличается от Ромни, — вдруг сказала она, когда он закончил.
Мартин подскочил.
— Ты все это знала?
— Док рассказал мне.
— Но почему…
— Мне был интересен твой вариант.
Он не знал, что ответить.
— Ты и с ним спала.
— Ты ждал от меня чего-то другого?
Она улыбнулась.
Мартин поднялся и начал одеваться.
— Глупый. Ты все равно отдашь меня другому мужчине. И до тебя у меня было множество мужчин. И никого из них я не любила.
— А меня — любишь?
— И тебя — нет.
Мартин, уже натянувший штаны, подошел и сел на корточки. Она лежала перед ним — обнаженная, распахнутая, невыносимо сексуальная.