— Юлия Михайловна, — озаботился адвокат, заглядывая через порог. — Может, вызовем полицию? Как скажете!
Юля рванулась за Кабаном, едва не упала — ноги подвели, и по шажочку, придерживаясь за стену, заползла в спальню.
Мика сверкал на Кабана из одеяла круглыми, с блюдце, глазами, но бандюга и на Мику времени не тратил. Он по-звериному сопел из глубин платяного шкафа. Юля видела только круглый, как у бабы-торговки, и наверняка каменный зад в обтертых джинсах. Она схватила Мику вместе с одеялом — силы вернулись, как только она почуяла испуганный стрекот его сердечка, и побежала вон. Адвокат отсвечивал в дверях, так и не вошел, пройдоха, даже посторонился. Но там, за дверью, было еще хуже, еще гаже, и Юля шарахнулась обратно. Едва разминулась с Кабаном. Тот закончил со свежим бельем и теперь вдумчиво копался в корзине с грязным.
Юля более-менее пришла в себя только в кухне, в самом дальнем углу, с прижатым к груди сыном. Кабан топтался в гостиной, из коридора же заглядывал адвокат.
— Юлия Михайловна, разрешите? Я, право, без спросу, но если не желаете — ухожу сразу. Как скажете!
Юлино молчание он принял за согласие. Пристроился рядом, бочком, и стал раскладывать на столе бумаги. Они все-таки имели место и, если честно, пугали Юлю не меньше Кабана.
— Ну-с, Юлия Михайловна, предлагаю решать по-деловому, без нервов, знаете ли, без эмоций. Где находится ваш муж?
Юля молчала.
Адвокат сокрушенно покачал головой.
— Кабан, уважаемый?..
Плосконосый бандит проявился в дверном проеме.
— Нет здесь хоря, — просопел он. — И барахла его нет.
Адвокат стрельнул глазами, и Кабан без возражений перевернул мусорное ведро. Запустил в кучу руки, начал ворошить. Поднял и развернул пакет, в который Юля сложила использованные дамские принадлежности.
— Бабье, — подтвердил Кабан, хрюкнул и полез в холодильник. Адвокат передернулся и брезгливым движением потер ладонями о брюки.
— Борщ. — Кабан шумно вдохнул из кастрюли. — Хреновый, жидкий. Бухло тоже бабье. Нет его здесь, Сергеич!
— А где есть? — в голосе адвоката проклюнулось раздражение.
Но Кабан чихать хотел на адвокатово раздражение. Он глянул на Юлю сверху вниз неожиданно острым взглядом. Девушка вдруг поняла, отстранение и совсем равнодушно, что это — тоже человек. Не чугунный робот, не животное, а человек, только совсем особый, с каким ей никогда еще не приходилось встречаться.
— Сестренка, — хрипнул человек-Кабан, — помоги нам его найти. Всем хорошо будет. На хер он тебе? С дитем бросил, на лавэ кинул. Ты мозги-то наморщи.
— Я не знаю, где мой муж, — разлепила непослушные губы Юля. — Я подала на развод…
— Кто же тогда знает? — вмешался адвокат. — Кабан, уважаемый, вы закончили? Ступайте!
Возгоревшиеся было кабаньи глазки потухли. Кабан развернулся как бульдозер, даже в огромной Юлиной кухне ему было тесновато, и залязгал тяжелыми ботинками-гусеницами к выходу. После ботинок оставалась грязь.
— С кем работать приходится, видели? — вздохнул адвокат. — Кабан, кстати, его фамилия, а не то, что вы подумали. А ведь все ваш муженек, Юлия Сергеевна! Зачем вы его покрываете? Любите? Запугал? Не понимаю.
— Я не люблю… даже не ненавижу уже, — прошелестела Юля. — Все перегорело, хоть в петлю… Оставили бы вы нас в покое, а? Я, правда, не знаю, где он. Сбежал, пропал…
— Пропал не он, Юлия Михайловна. — Адвокат назидательно воздел палец. — Пропали восемнадцать миллионов в известной вам валюте!
Он вдруг смутился. Девушке как назло отказал наработанный рефлекс — отвернуться, спрятать изуродованную щеку от чужого вороватого любопытства; адвокат задержался взглядом на извилистом шраме, сморгнул и сказал почти по-человечески:
— Может, вы думаете, мы его обидеть хотим? Полно вам! При таких суммах он уже не должник, он партнер. А мы — коллекторское агентство, не гоп-стоп какой. Нам не уголовное дело нужно, а отбить затраты. Понимаете?
Юля кивнула.
— Насчет петли не советую, конечно. Вы же молодая, красивая женщина… — Адвокат смущенно кашлянул. — Вам бы жить и радоваться. Сыном заниматься — наслышан, наслышан о ваших проблемах. Но препятствовать не могу — как скажете, так и будет. Искренне сочувствую, но для нашего агентства, к сожалению, этот… вопрос не критичен.
Адвокат помолчал.
— Документики я оставлю, Юлия Михайловна. Если вкратце: через девяносто дней мы имеем законное право ставить вопрос о признании вашего пропавшего без вести мужа скончавшимся. Соответственно, о вступлении вас и вашего сына в права наследства. Следовательно, и о предъявлении вам в судебном порядке претензий на возмещение долга. Рассчитаться вы не сможете, согласны? У вас и профессии-то никакой. А вот у вашего сына долгое будущее, которое он может потратить на выплату отцовских долгов. Подумайте. Может, и вспомните чего, нам любая зацепка к пользе. До свидания!
Юля долго сидела, раскачиваясь. Не думала ни о чем, в голове стояла оглушительная тишина, словно в церкви, куда она зачастила в последние годы. Тишина, нарушаемая только шуршанием медленных и никчемных мыслей — о Микиной каше, которую рассыпал Кабан, о новой цепочке, которую теперь покупать и как-то прилаживать. Юля закрыла глаза, зарылась в одеяло, чтобы и звуки снаружи не доносились, и прижала к себе Мику. Когда сын немного успокоился, когда его сердце забилось в такт материнскому, удар в удар, Юля потянулась за телефоном.
— Але-е, — сонно ответил телефон. — Ты, что ли, мать?
— Я…
— Опять?! — голос на том конце провода зазвенел. — Опять приходили? С-сволочи! Как ты?
— Нормально.
— Я тебе дам, нормально! — вызверилась психотерапевт, а с недавних пор сердечная подруга Ленка. — А ну-ка, мать, реви!
Юля промолчала, и Ленка вдруг зашмыгала сама.
— А я тебе работу нашла, — всхлипнула она. — Приеду — расскажу, только ты без глупостей, ладно? Дождись!
— У меня денег нет.
— Ну… все равно приеду, — вздохнула Ленка. — Потом отдашь!
Юля положила трубку. Мика задумчиво таращился на нее из одеяла и молчал. Уже больше года молчал, смотрел и думал — о чем? Психиатр только руками разводил, но Юля знала, что Мика просто спрятался в своем шестилетнем мирке и смотрит оттуда страшную сказку под названием жизнь.
Барсуков встал в семь утра, сделал зарядку, выпил кофе, помылся, побрился тупой, словно каменный топор, бритвой, прилично оделся и не утерпел, выкурил-таки сигаретку.
Сегодня была суббота, второй рабочий день после среды. Сегодня Барсукова ждали тушки, и Барсуков собирался быть в тонусе как минимум до двадцати одного ноль-ноль. Тушек из группы психологической реабилитации Барсуков любил нежной, хотя и корыстной любовью. Тушки портили холст этюдами и пейзажами — в целях успокоения нервов и просветления чувств, — чем держали на плаву дипломированного художника и запойного гения Григория Барсукова.
Кроме того, сегодня грозился заскочить Пашка — именно заскочить, поскольку «разговор, Барсук, к тебе деловой, нам товарищ майор на линии не нужен». Пашка, конечно, тот еще хмырь и в долг не даст, но Барсуков немного стеснялся однокурсника. Пашку возил живой шофер, Пашка щеголял красным шарфом до пола, пиджаком в блестках и настоящей вересковой трубкой. Пашка стал процветающим галеристом, и все, что Барсуков мог противопоставить его успеху — чистый вид и трезвый взгляд.
Пашка обещал к девяти, перезвонил в полдень и приехал к двум. На раритетной «Испано-Сюиза».
— Не кипишуй, Барсук, — вальяжно оборвал он робкое Барсуково возмущение. — Приседай, подброшу.
Барсуков назвал координаты, дюжий Пашкин шофер поколдовал в навигаторе, и серебристый корабль отчалил к ближайшей дорожной развязке.
— Мытищи, Мытищи… — пробурчал Пашка и изящно выматерился. — Знаешь, Барсук, зачем ты в этот дебил-дом ездишь? Нет, не на работу! Ты на убогих смотришь и радуешься, что еще не спился.