Сначала надо оторвать солнечные батареи и аккумуляторный блок. Под ними — плата управления. Карел достает из кармана отвертку и откручивает три винта, отбрасывает плату и дрожащими руками достает из днища две трехдюймовые плоские коробочки, в которых мало кто сможет распознать древний носитель информации. Осторожно кладет в карман, не решаясь открыть.
Дальше — как в бреду. Быстро, поспешно ковыряет землю и выкапывает при помощи трубы небольшую яму, доламывает остатки коптера (особо тщательно — плату управления, с нее можно считать маршрут), забрасывает их землей и травой. Затаптывает. Выходит из кустов, вытирая руки о салфетки, с которыми направляется в ближайший биотуалет. Там же аккуратно вытирает возможные отпечатки пальцев с орудия преступления, после чего направляется домой, улыбаясь.
В голове водят хороводы разные мысли. Карел пытается просчитать, сколько законов, точнее «рекомендаций», он нарушил. Участие в незарегистрированном сообществе. Культурная контрабанда. Незаконная публикация творческих продуктов. Использование незарегистрированных средств транспортировки. Разрушение частной собственности, в конце концов — коптер-то не его. Он даже толком не знает чей. Если копнуть чуть глубже — нарушение веротерпимости, культурно-этнической толерантности, информационный терроризм…
Карелу по большому счету плевать на это все. Схема отработана, это уже третья доставка. Две прошлые прошли незамеченными, и поводов для беспокойства нет. В конце концов, ему шестьдесят три года, и он наконец-то решил пожить для себя. И он рад тому, что двухлетний труд их тайного объединения близок к логическому завершению. Но в голове, тем не менее, звучит беззвучный вопрос: какой срок ему могут дать, если вскроется?
Жена садится за давно накрытый стол, уютно положив подбородок на ладони. В такой позе она даже иногда кажется Карелу домашней и симпатичной, хотя каждый раз он гонит подобные мысли, как страшный сон. Из принципа.
— Как прошел рабочий день?
— Не напоминай, дай спокойно поесть, — привычно хмурится Карел, пробуя ядовито-красный суп и токсичного цыпленка.
— Хорошо, тогда давай поговорим о чем-то другом? Например, ты мог бы рассказать мне о своем отце — мне так мало о нем известно.
Карел удивленно смотрит на жену. Она нечасто задает такие вопросы и вообще редко беседует с ним во время ужина. Скорее всего, что-то не так. К тому же…
— Я уже рассказывал тебе о нем. Лет пятнадцать назад, как раз после его смерти.
— Да. Жалко, что при жизни мы мало общались. Я знала только, где он родился, где работал. Я заходила после этого на его страницы в социальных сетях. Похоже, он был творческой личностью, как и ты. Причем, более открытым.
Доедая суп, Карел кивает, пристально глядя на супругу и пытаясь понять, что у нее на уме. Чаще всего, это у него удавалось. Сейчас, похоже, она пытается плавно перевести разговор на интересные ей темы.
— Я тебе тоже говорил об этом. Тогда были совсем другие времена и порядки. Сейчас не каждый может показывать свое творчество, и я не хочу это обсуждать.
— Да, но со мной тебе разрешается делиться — я же твоя жена!.. — Супруга изображает обиду. — А ты даже не пускаешь меня в свою студию.
Карел разглядывает палитру эмоций на ее лице. Усмехается, обреченно машет рукой. Ему почти нечего терять, и он готов пойти даже на такую глупость. В конце концов, для чего еще нужны в его возрасте жены, кроме как для восполнения нехватки общения?
— Эх. Погоди, просмотрю новости и расскажу кое-что.
Он пересаживается на диван и быстро просматривает новостные каналы в голографии, транслируемой через глазную линзу. Сплошной позитив. Бунты в Центральноафриканской Особой Зоне в этом месяце пошли на убыль. Великий Сахарский Барьер построен на семьдесят три процента. Последствия землетрясения на Дальнем Востоке успешно устранены. Строительство нового блока лунной станции откладывается на неопределенный срок. За сотню с лишним лет космонавтики — почти никакого прогресса. Переключает, пропускает музыкальный канал — старинная инструментальная музыка приятна, но порядком надоела. Следом идет редкий — один на сотню развлекательных — образовательный канал для детей. Карел усмехается: эту старую передачу о пользе онанизма и опасности секса с людьми он уже видел несколько раз. На канале местных новостей ничего интересного — из-за жары небольшой сбой в энергосетях, одно небольшое ДТП, прибавление в городском зоопарке, показатели заказов в местном банке спермы…
Выключив линзу, Карел поворачивается к жене.
— Так, о чем я хотел тебе рассказать… А, о своем творчестве. Как ты знаешь, я пишу музыку и имею на то соответствующую лицензию. Когда-то давно я имел право даже выступать публично и выкладывать музыку в сети, но пятнадцать лет назад один… придурок подал на меня в суд, заподозрив в паре строк оскорбление в свой адрес. Тексты нашего сборника прогнали через анализатор, после чего меня заключили в эту тюрьму…
— Белгород — не тюрьма! — поправляет Карела жена. В ее глазах заметен испуг. — Белгород — Особая Зона. Ты говоришь как экстремист!
— Да, да, — отмахивается Карел, — Особая Зона, резервация, закрытый город — одна фигня. Люди врут, когда говорят, что с исчезновением государств исчезли границы — границы изменились и стали только страшнее.
Карел замолкает. С досадой он чувствует, что постепенно превращается в занудного старикашку. В голове снова проносятся воспоминания о том, первом «преступлении». Совместное творчество их объединения признали нетолерантным и лишили лицензии. Особо старательных и тех, у кого имелись другие замечания подобного толка, перевели в Особые зоны, такие, как Белгород. Спустя пять лет Карелу разрешили снова заниматься музыкой, но только в стенах квартиры, а делиться позволено с «ограниченным кругом близких лиц без права копирования».
Жена решает разрядить паузу:
— Но ты же был тогда не один.
— Да.
— Тогда наказали всех участников вашего движения?
— Ага, почти всех. Кое-кого им не удалось найти. А кое-кто уже умер — ведь я был одним из самых молодых в нашем сообществе. Мне кажется, когда исчезнут последние из тех «стариков», музыкальное творчество вообще запретят, как ущемляющее права разработчиков программных синтезаторов.
Жена понимающе кивает.
— Каким жанром вы тогда занимались? Лоубитом?
— О, нет. Не жанром. Лоубит — это не жанр музыки, это целая концепция. Понимаешь, как только музыку научились переводить в цифровой вид, люди старались улучшить ее звучание, сделать полнее и естественнее. Параллельно развивались компьютерные сети, пропускные каналы становились все больше. Появлялись разные форматы — сначала mp3, wma и ogg, потом flac и аре… Звучание становилось все чище и лучше, почти неотличимо от «живого». При этом разработчики старались сделать файлы более компактными. Но они все равно занимали много места. И вот, в самом начале двадцать первого века в Интернете зародилось новое движение, протестное и андеграундное. Его основатели решили публиковать музыку — любую, и рок, и электронику — в заведомо низком качестве, чрезмерно сжатую, с низким «битрейтом». Такую, чтобы целый мини-альбом можно было прикрепить к электронному письму или записать на… — тут Карел осекается, — на мини-компакт диск.
— Или на дискету? — жена поворачивает голову набок, прищурившись. — Кажется, что-то такое фигурировало в твоем деле?