– Дурак этот Кравченко, – сказал Кирюхин. – Я после второй контузии много чего напрочь позабывал. Имена и лица до сих пор еще путаю, бывает.
– Бывает, что и вошь кашляет, – проворчал Мирошников, попыхивая папиросой, – но моя обязанность – проверить и доложить. Проверить я не могу: госпиталь попал под бомбежку, все бумаги сгорели, члены врачебной комиссии убиты или пропали без вести. А поскольку возиться мне с тобой здесь нет никакой возможности, я твое дело должен передать в Особый отдел ОГПУ дивизии. Понимаешь?
– Так точно.
Младший лейтенант затушил окурок о подошву, неторопливо выдул пыль из двух стаканов, снял с буржуйки котелок и нацедил чаю. Потом покопался в кармане и отыскал кусок сахару, облепленный табачными крошками и завернутый для сохранности в не первой свежести носовой платок. Мирошников расколол сахар ловким ударом ножа прямо на ладони, одну половинку закинул в рот, а вторую положил перед Кирюхиным.
– Пей, – сказал он. – В дивизии порядки другие, там не почаевничаешь. Как человек, я против тебя ничего не имею. Но как уполномоченный особотдела ОГПУ ничего больше сделать не могу.
– Я понимаю, – хмуро сказал боец.
Он по-детски обхватил стакан двумя ладонями и принялся шумно швыркать из него кипяток. На вид Кирюхин казался совершенно спокойным. Это больше всего и смущало Мирошникова.
– Есть, правда, – сказал он, – маленький шанс уладить это дело по-тихому. Кто-нибудь в батальоне может за тебя поручиться? Кто тебя лучше знает?
– Особо никто, – сказал Кирюхин. – Пока в госпитале валялся, от моей роты почти никого не осталось. Вот, разве что, взводный…
«Ай да я!» – мысленно похвалил себя особист.
– Это лейтенант Стрельченко? – переспросил Мирошников. – Так он же вроде тоже из пополнения?
– Так точно, – кивнул Кирюхин. – Только я его еще по госпиталю знаю, вместе выписывались.
На улице хлопнула с треском осветительная ракета, и сквозь щели неплотно сколоченной двери блиндаж наискось пересекли лучи мертвенно-бледного света. Неподалеку коротко татакнул пулемет, и снова все стихло.
– Недобрая тишина, – сказал Мирошников.
– Значит, на рассвете полезут, товарищ младший лейтенант, – ответил Кирюхин.
– Может быть, может быть, – кивнул особист. – Только это уже без тебя. Как только вернется машина, сопроводим тебя в штаб дивизии. Ну что, допил, что ли?
Сквозь щелястую дверь блиндажа внезапно донеслось тарахтение мотора и скрипнули тормоза. Мирошников мельком взглянул на часы и даже приложил их к уху, чтобы проверить, не остановились ли они.
– Что-то рано, – заметил он.
– Это не наш «Виллис», – пояснил Кирюхин, – слышите, как тарахтит? Это «эмка».
За дверью послышался голос часового, и следом глухой басовитый баритон приезжего. Кожаные петли скрипнули, и в блиндаж, согнувшись, втиснулся коренастый офицер с тремя шпалами НКВД в петлицах. Был он для капитана несколько староват, или седые виски делали его на вид старше своих лет. А может, в этом были виноваты глубоко посаженные цепкие глаза и короткие жесткие складки у сжатых губ.
– Встать, смирно! – приказал Мирошников, поспешно одернув гимнастерку и загоняя складки на спину.
Кирюхин встал и принялся застегивать верхнюю пуговицу. Вошедший окинул быстрым хищным взглядом полутемный блиндаж с его обитателями и остановил свой беглый обзор на столе.
– Уполномоченный особого отдела ОГПУ при батальоне младший лейтенант Мирошников! – четко доложил особист. – Снимаю показания задержанного рядового Кирюхина.
– Ну-ну, – сухо заметил вошедший, кивнув на полупустые стаканы. – Я вижу, как снимаете… Вольно… Я – новый оперуполномоченный особотдела дивизии, капитан Строгачев. Прибыл забрать у вас рядового Кирюхина. Теперь это дело дивизионной контрразведки. Вот бумаги, ознакомьтесь и вызовите конвойных – мы уезжаем немедленно.
– Бекетов! – позвал особист, взглянув на предписание.
В блиндаж, сверкнув примкнутым штыком, заглянул конвойный.