Они вышли, она и мальчик, и исчезли.
Ромни еще некоторое время провел в кабинете Мартина.
— Вы думаете о том же? — спросил врач после примерно полуминуты молчания.
— О чем?
— О ней.
Мартин усмехнулся. Спорить с проницательным психологом было бессмысленно.
— Да.
— И Поллак тоже о ней думает.
— Реаниматолог?
— Да. И второй реаниматолог. И шофер. И консультант по современности.
Мартин откинулся на спинку кресла.
— Что в ней такого, Ромни? Вы можете объяснить?
Психолог покачал головой.
— Не могу. Выведите ее фотографию.
— Новую?
— Нет, старую. Ту, где она на плетенке с красным покрывалом. Где уже раздевается, но еще сняла только футболку. И улыбается.
Мартин нашел нужный снимок и вывел в центр экрана.
— Нет, не совсем то, — протянул психолог. — Где она обнажена, но просто позирует ню, без порнографии, только чтобы обязательно улыбалась.
У нее на удивление красивая улыбка при таком–то лице, подумал Мартин, извлекая искомый снимок из вороха ярлыков.
— Вот, хорошо, — кивнул Ромни. — Некрасивая, да?
— Тело красивое.
— Тело великолепное. Совершеннее практически некуда. Но лицо, как бы это сказать, смешное. Все какое–то комичное, не соответствующее телу. Такое лицо должно быть насажено на толстую шею, под ним должна быть толстушка с коротенькими и кривыми ножками, правда?
— Да, есть такое ощущение.
— Теперь возьми снимок, где она одета.
— Вот.
Мартин вывел первый снимок из той же фотосессии.
— Здесь тела не видно — бесформенная футболка, джинсы. Но все равно не оторвать глаз, правда?
— Да.
— Мне кажется, — сказал Ромни, — природа посмеялась над нами. И над этим мальчишкой. Природа создала совершенство, которое мы подсознательно чувствуем. Какой–то подкоркой. Своим неконтролируемым либидо. Фрейд был бы счастлив, получив такое подтверждение своей теории.
Мартин кивнул.
— Нам повезло, — продолжил врач, — жить в хорошее время. Мы можем возродить к жизни мечту — если захотим.
— И будем иметь достаточно денег.
— Конечно. Но факт заключается в том, что имеется возможность. Мальчик ее реализовал, потому что мог.
— Вы хотите сделать себе вторую Грету?
Психолог рассмеялся.
— Хочу, Мартин. Но вы и сами понимаете.
Мартин все понимал. Он продал множество
сексуальных кукол, прекрасных женщин, срисованных со старых фотографий, с комиксов манга, с кинематографических постеров, но никогда не испытывал по отношению к ним ничего, кроме желания разок переспать. Они были красивы и не очень, и они были сделаны под заказчика, чтобы удовлетворять его нужды. Даун Кнудсен не была куклой. Она была реальной женщиной, пронесшейся через столетие из своего семьдесят девятого в их далекий и странный год, захватившей с собой все свои чувства, всю свою внутреннюю энергию, всю свою сущность.
И Мартин не мог ее забыть.
4.
Мальчик появился через четыре с половиной месяца. Он был насуплен, зол и угрюм. Когда он материализовался в дверях, Мартин попытался изобразить дежурную улыбку, но мальчик отмел ее уже знакомым властным движением руки. Мартин начал задавать вопрос о причине визита, но мальчик прервал его, как делал и раньше.
— Я хочу еще одну полную реконструкцию.
Мартин удивился. Сильно удивился.
— Да? — он даже не смог произнести ничего более толкового.
— Да.
— Чью?
— Ее же. Даун.
Внутри Мартина что–то щелкнуло, екнуло, дернулось, перевернулось.
— А что… —протянул он, — стой… первой…
— Я убил ее.
Мартин не без труда справился с эмоциями и сказал искусственным, механическим голосом:
— В той же самой конфигурации?
— Да, — кивнул мальчик. — Я вижу, вам интересно. Мне не жалко. Я убил ее, потому что не смог покорить. Я хотел этого, но у меня не получилось с первого раза. Теперь я знаю все свои ошибки. Я знаю, как нужно делать это — и я сделаю это правильно. Поэтому мне и нужна вторая копия. Может, я заслужил скидку как постоянный клиент?
Мартин не понял, шутка это или нет. На всякий случай он вежливо улыбнулся.
— Полагаю, да. Правда, я сам не могу решить подобный вопрос, но не думаю, что будут какие–либо препятствия. Размер скидки уточнит мой начальник.
— Отлично. Сроки те же?
— Да.
— И материалы у вас есть?
— Безусловно.
— Тогда не вижу смысла тратить наше время.
И он встал.
— Простите, господин Барри, — тихо окликнул исчезающего уже в серебристой дымке клиента Мартин, — можно один личный вопрос ?
— Да, можно, — тот пожал плечами.
— Зачем вы убили ту, первую? Ее можно было, к примеру, продать. Или отпустить. Она бы не мешала второй.
Мальчик чуть наклонил голову влево.
— Теперь и ты это понял, — сказал он. — Понял, что она такое. И поверь, ты бы тоже не отпустил, потому что не смог бы смириться с тем, что ты — не единственный ее обладатель. Хотя я сделал это не специально. Так получилось. У меня слишком низкие перила на балконе, вот и все.
И он ушел.
Мартин смотрел на рассеивающуюся серебристую дымку и пытался сосредоточиться. Постепенно, через двадцать с лишним минут, в его голове появились первые проблески грядущего смысла, первые обрывки ненаписанного плана. Он вызвал на экран черно–белую фотографию Даун. Она, обнаженная, сидит на диване и смотрит в кадр. Морщины на лбу, едва заметные брови, кажущееся нахохлившимся, чуть одутловатое лицо. Он опустил взгляд на ее божественную грудь, а потом закрыл глаза.
5.
Мартин не сразу решился провести с ней наедине больше чем пять минут. Он говорил себе: доктор же проводит, почему мне нельзя. Что я могу такое натворить. Она уже знает, где она, только пока не знает, почему, и я не собираюсь ей рассказывать.
С первой Гретой Мартин почти не общался. Несколько раз пересекался по необходимости, так сказать, контролируя ход процесса. Ромни не поощрял общение с реконструктами, поскольку их неподготовленную психику было слишком легко повредить. Но почему–то он стал доверять Мартину, видя в нем, судя по всему, товарища по несчастью и в определенной мере коллегу. Мартин ревновал Грету к Ромни и не знал, испытывает ли врач аналогичное чувство по отношению к нему.
Теперь Мартин сидел напротив Греты в одной из комнат ее временной квартиры. Он просто зашел к ней, поскольку имел доступ, а Ромни в этот момент по делам уехал в город. Грете было интересно. Ромни серьезно фильтровал поступавшую к ней информацию, ограничивал доступ в сеть, рассказывал лишь то, что гарантированно не могло травмировать. Конечно, он перестраховывался. Мартин сказал ей: задавай вопросы, я отвечу. И она задавала — о государственном устройстве, о технологии воскрешения, о чем–то еще.
— Знаешь, — сказала она в какой–то момент, — это очень странно: сознавать, что я давно умерла. Что меня на самом деле нет. И, кроме того, не знать, что со мной было после двадцати шести.
— Так или иначе, ты здесь, и ты проживешь дольше, чем могла прожить в своем двадцатом веке. И тебе не придется…
Он оборвал фразу на полуслове.
— Вы не любите поднимать эту тему, — кивнула Грета. — Ни Ромни, ни Поллак, ни теперь ты. Для вас это нечто запретное. Женщина меняет в жизни полсотни партнеров — это нормально. А если она хотя бы с одним появляется на экране — это уже падение нравов.
— Ты же понимаешь, что падение нравов ни при чем. В мире, где все возможно, понятие нравственности отсутствует.
— Нет, — усмехнулась она. — Присутствует. Как и честность, как и культура. Вы отменили все запреты — но не впали же в анархию, не стали ходить по улицам с дробовиками и охотиться за консервными банками, оставшимися в брошенных супермаркетах. Вы остались цивилизацией. Поэтому у вас есть и нравственность. Снимать порно можно. Можно снимать даже снафы — не вопрос. Только все это остается под бременем негласного порицания, ведь так?