Такт 17
Понедельник. Ночной разговор. Утреннее ласковое приветствие: будто ворох ландышей, покрытых росой, брошен на низкую дубовую тумбу перед старинным серебряным зеркалом.
Тренировки, встречи, тексты, справочники, словари… Бег. Короткие рабочие звонки. Длинные
сокровенные сообщения из Москвы. Вечерний звонок, утомлённое работой и расстоянием
уютное молчание и разговор ни о чём, под которым, словно под грубой штукатуркой, таились
старинными фресками вечные слова.
Душный и сырой ветер с ночной Невы, когда ты вышла в булыжно-каменную пустоту, позволяя
жутковатым зигзагам улиц и переулков исчерчивать изогнутыми ножами сквозняков
измученную запалённую душу. Неровное дыхание ночи, вязкая темнота чернильными каплями
падает на белоснежную ткань шёлковой сорочки…
Вторник. Утренний звонок: ажурная вязь нежных слов тёплыми медовыми каплями падала в
тонкий ледяной хрусталь. Тренировки, встречи, тексты, справочники, словари… Бег. Звонок
Тимофееву с лёгким трёпом о предстоящих на неделю съёмках. Завтра вечером в семь в пресс-
клубе – тусовка. Надо идти.
От сообщений становится всё труднее держаться и оставаться на месте. Так хочется плюнуть
на всё и сорваться в Москву. Но – не время. Да и приглашения не было, что тоже понятно. Что
там делать? Сидеть в винно-пивной духоте кабака или праздной беспечности ресторана? Гулять
по берегу Москва-реки? Прятаться в тёмных подворотнях и полуночных скверах? Глупости. Но
даже на такие глупости Кира была бы готова, если бы Саше это было нужно. Но пока – только
рвущий душу звонок в мглистом, понуром закате, вызывающем зябкое оцепенение от
непроизнесённого. И обветренные скатные черепичные, и грозно громыхающие металлические
крыши с облупившейся краской, по которым ты вдруг рванула на пару с Тимофеевым, потому
что тебе было нужно просто с ним поговорить, так, ни о чём, но всё-таки – очень осторожно – о
ком-то, а ему нужно просто поснимать планы для очередной идеи.
Среда. Бунтующий рассудок, бьющийся в плаще догадок, стремительно выкатывающееся
солнце, разбрасывающее по небесному полю осколки сердолика и опала, судороги ночного
кошмара и утешающий низкий голос в трубке, собирающий рассыпанные созвездия в
привычную картину обыденного утра.
Тренировка. Звонки. Встречи. Тексты. Бег по кругу. Придирчивый выбор одежды на вечер (это
был испытанный способ маскировки – облегающее вечернее платье с открытой спиной, лёгкий
макияж, изысканные украшения, дорогие тонко-дразнящие духи, только сейчас – именно
«женские», – и все ведутся на этот образ, чёрт подери!): должно быть удобно, но элегантно, дерзко, но не вызывающе. Ты же не планируешь соблазнение, тебе нужен максимально
открытый разговор. И нельзя проколоться, нужно удержаться на грани, не выпуская нагретого
эфеса меча логики из жёстких ладоней необходимости знать правду.
Половина седьмого. Нужно появиться примерно через полчаса после начала, самое время, когда градус уже повышен, но ещё можно разговаривать. Руки не дрожат, в груди – холодная
яростная решимость, но только – внутри, внешне всё будет очень легко и доброжелательно. Ты
это уже делала не раз, почему тогда тебе стало так трудно? Потому, что это – слишком личное.
Потому, что от того, как ты это решишь, зависят и звенящие в шуме ветра сумерки на
притихшем пляже белого песка, и вкус смешанного с белым перцем осеннего мёда на губах, и
волна загустевшего осеннего колдовского золота, взлетающая в байкальских глаза от
расплавляющего восторга… От тебя зависит она… та, ради которой стоит жить.
***
В пресс-клубе было многолюдно. Журналисты стояли группками с бокалами шампанского, вина или рюмками водки, приветствовали входящих, непринуждённо обсуждали события и
сплетни, передвигались, напоминая аквариумных рыбок, хлопали по плечам, обнимались, негромкий гул голосов будто накрывал сверху стеклянным колпаком.
Кира зашла в зал, когда там было уже достаточно многолюдно, но её появление всё равно не
осталось незамеченным. Впрочем, как всегда, и это не удивляло, но сегодня – подспудно
сердило: особенно остро внутри чувствовалась фальшь, возникающая, как только она надевала
платье и каблуки, казалось, что это – театральный костюм, пусть и хорошо пошитый, но всё
равно – костюм, маска, неприступная, но нежилая башня, храм запрещённой религии... Сразу
несколько коллег обступили, кто-то приобнял, кто-то отсалютовал бокалом, посыпались
комплименты, обычные шуточки и подколки – всё было как всегда, и в то же время – нет.
Голоса доносились словно из-под воды, Кира отвечала, улыбалась, но внимательно скользила по
залу взглядом, разыскивая одного человека и не находя. Под сердце ткнулось разочарование: придётся подстраивать встречу, а этого очень не хотелось, чтобы не спугнуть, не выдать
личной заинтересованности. Ах, нет: знакомая фигура, не уступающая Кире ни в росте, ни в
привлекательности, на другом конце зала, весело и беззаботно… Ну что ж, это только пока.
Глубоко внутри полыхнул хищный азарт: итак, начинаем, галсами, галсами, пусть человеческая
река прибьёт сама, не будем торопиться. Кира свободно вздохнула и позволила себе окунуться
в привычный водоворот журналистской тусовки, не выпуская из поля зрения объект охоты.
Прошло около получаса, пока Кира не оказалась рядом с Воронцовой. Ослепительно
улыбнувшись и слегка коснувшись кончиками пальцев обнажённой руки, сказала:
- Привет, Дашенька! Ну что, в Париже всё готово?
Воронцова, уже захмелевшая, довольно кивнула:
- Да, всё готово.
И немедленно осеклась. Кира не переставала улыбаться и сохранять доброжелательное
выражение на лице (прав был Стивен Кинг – «иногда приходится быть сукой, чтобы
выжить…»):
- Что-то не так, Даш? Не переживай, это останется между нами.
Дарья нахмурилась и огляделась:
- Слушай, Кира, я не знаю, откуда ты всё знаешь, но давай поговорим об этом чуть позже, не
здесь.
Шалль хмыкнула про себя: «Значит, я всё знаю. Отлично. Главное, виду не показывать, что, чёрт побери, я ни-че-го не понимаю. Таааак, теперь главное – не передавить. Отходим
аккуратно на запасные позиции», - и легко согласилась:
- Как скажешь, дорогая, как скажешь. Если захочешь, найдёшь меня, я пока никуда не
собираюсь.
Дарья заинтересованно посмотрел на Киру, будто впервые видя:
- Ты великолепно выглядишь! Тебе не в журналистике работать, а конкурсы красоты
выигрывать!
Понимая, что вообще-то это – комплимент, журналистка отреагировала в нужной ей
язвительно-провокационной манере:
- Кто-то должен об этих конкурсах писать, и лучше, если это будут красивые люди. И, опять
же, боюсь, что с острыми языками туда не пускают. Хотя, как знать, как знать…
Кира кивнула и, помахав знакомым, стоявшим метрах в трёх, направилась к ним, краем глаза
уловив ошарашенное выражение лица Дарьи и записав себе в актив ещё одно очко. Если она всё
правильно рассчитала, Воронцова не уйдёт, пока не поговорит: её самолюбие было задето, а её
профессиональное любопытство – разбужено. Максимум – через полчаса.
Воронцова подошла через пятнадцать минут с двумя бокалами вина и предложила прогуляться
«туда, где потише». Кира приняла бокал, но не двинулась с места:
- Даш, если ты хочешь что-то обсудить, я вообще предлагаю нам выйти отсюда. На улице
слишком хорошо, чтобы мы с тобой сидели тут, в духоте и перегаре. Да и от чужих ушей
подальше. Как думаешь?
Дарья почесала переносицу, искоса изучая спокойное лицо Шалль:
- И всё равно не понимаю, как ты догадалась.
Киры усмехнулась:
- Я очень умная, и это меня погубит. Если ты идёшь, тогда прощайся с кем там тебе нужно, и
догоняй. Я подожду тебя на улице.