Воронцова вышла практически следом. Видимо, тема для неё, действительно, очень важная.
- Ну что? Куда пойдём? Боюсь, ты слишком шикарно выглядишь, чтобы просто так гулять по
улицам.
Кира уже собралась ответить, когда в сумочке завозился телефон. Извинившись, отошла на
десяток шагов, чтобы не услышали курившие у входа коллеги:
- Привет. Пожалуйста, я сейчас не одна и не могу говорить. Скорее всего, я буду занята ещё
несколько часов.
Шереметьева, не успев сказать ни слова, оторопело посмотрела на трубку. Откашлялась. И
ровным голосом произнесла:
- Извини, я не хотела тебя отвлекать.
Кира, вдруг осознав, как двусмысленно прозвучало то, что она сказала, мысленно чертыхнулась
и прошептала в трубку:
- Это работа. Если ты не против, я позвоню тебе до полуночи.
Александра, постаравшись прогнать приступ внезапной дикой ревности, согласно кивнула:
- Да, звони.
Кира выключила телефон и вернулась к Воронцовой, улыбнувшись со всем обаянием, на
которое была способна:
- Есть предложение посидеть на террасе, пока тепло. Там сейчас немного людей и достаточно
темно для… личных разговоров. Я правильно понимаю, нам предстоит личный разговор?
То ли из-за количества выпитого, то ли по какой-то иной причине Воронцова мягко взяла Киру
за руку:
- Ты вся светишься. Ты просто потрясающая, Кира. Я бы не отказалась провести с тобой не
только этот вечер… Если хочешь, мы можем потом… погулять…
«Значит, я более чем права в своих догадках. Что ж, тебе предстоит отвратительная ночь, и
никуда от этого не деться…», - подумала Кира и осторожно, чтобы не спугнуть отказом, вынула свои пальцы из неприятно горячей руки Дарьи, тихо сказав:
- Давай для начала просто поговорим, хорошо?
- Хорошо.
Похоже, Воронцова сочла это предложение за обещание, что, в принципе, было на руку Кире, но от этого стало ещё более мерзко.
***
Кира сидела за столиком на террасе, смаковала вино и молчала, ни одним жестом не выдавая
нетерпения, будто всё, что её интересовало, – это ночная влажная темнота с шелестом
недалёкого течения воды. Взяв паузу, нужно её держать: тот, кто первым нарушит молчание, тот больше заинтересован.
Воронцова не выдержала:
- Кира, скажи, откуда ты знаешь про Париж?
Кира лениво и медленно улыбнулась:
- Даша, у меня замечательные информаторы.
Не дождавшись продолжения, Дарья поёрзала и опять спросила:
- Хорошо. Тогда скажи мне, что конкретно ты знаешь?
Шалль мысленно удовлетворённо кивнула: всё строилось так, как она и предполагала. Любой
играющий в грязные игры считает себя лучше, чем есть на самом деле. И сейчас нужно
зацепить за самолюбие и дать возможность предстать в наиболее выгодном свете. Прямо
взглянув на Воронцову, приподняла бровь и ответила:
- Всё, что я знаю, я знаю от других, а мне бы хотелось услышать твою версию происходящего.
Думаю, что то, что мне рассказали, не совсем соответствует твоему характеру. Я не очень
хорошо тебя знаю, конечно, но мне кажется, что у тебя есть причины так поступать, и думаю, что эти причины более важные. Если хочешь, я могу выслушать тебя. Если ты сможешь быть
со мной откровенной, вероятно, я смогу тебе помочь, ведь, в конечном итоге, ты ищешь
помощи?
Вроде бы ничего конкретного Кира не сказала, но, как часто бывало при доверительных
разговорах с людьми, Воронцова «повелась» на задушевность и внимание. И будто плотина
взорвалась:
- Да, ты права, Кира. У меня есть причины. Точнее, у нас… мы хотим, чтобы нас считали
людьми. А то, что придумало наше грёбаное правительство, лишит нас этой возможности. Мы
хотим, чтобы этот проект не был принят. И мы сделаем всё, чтобы этого не произошло. У нас
много влиятельных людей, которых мы убедили нам помогать. Мы следим за каждым, кто
входит в эту группу, и практически на каждого есть своё досье.
Кира едва смогла сдержать дрожь омерзения. Из-за таких воинствующих фанатиков, для
которых важны только они, которым наплевать на общепринятые честь, достоинство, законность, которые сливаются в банды, занимаются шантажом и унижением, невозможен
никакой нормальный диалог. И неважно, из-за чего они сбиваются в шакальи стаи: религия, национальность, ориентация – всё это становится лишь предлогом. Главным здесь становится
насилие, то самое насилие, против которого они выступают. Хотелось просто немедленно
встать и уйти, но пока она не узнает, что грозит Александре, такая свобода была недоступной
роскошью. Пришлось подыграть:
- И поэтому ты решила подставить меня. И прошу тебя, не нужно ссылаться на каких-то
мифических «их». Я уже поняла, что выйти на меня – это твоя идея.
Воронцова дёрнулась:
- Да, моя. Но кто тебе сдал меня?
Кира помолчала.
- Я свои источники не выдаю, ты же знаешь. Но ты прокололась в одном: так важно было, чтобы я тогда поехала куда-то с тобой, ты меня так торопила, но ты уехала – и никто на меня не
вышел. Значит, это твоя идея, твой замысел.
Дарья прикусила губу, взлохматила шевелюру и криво улыбнулась:
- Да уж. Хорошо. Я думаю, что ты – одна из наших. Ты из темы, ведь правда же?
Кира рассмеялась:
- Почему тебе так важно это знать? Не отвечай, мне это неинтересно. Если ты так подумала
хотя бы однажды, ничто из того, что я скажу, тебя не переубедит. Так что оставим этот вопрос
без ответа, пусть он просто повисит. Твоя причина понятна: если я из темы, я просто обязана
вас поддержать. Что ты придумала? Подложить меня под Шереметьеву? А с чего ты взяла, что
она – из темы? Или тебе всё равно? Главное, подсобрать компромат? Судя по всему, на неё у
вас как раз ничего нет, и подобраться вы к ней не смогли. Поэтому решили, раз уж она со мной
общается больше, чем с кем-либо другим из журналистов, нужно использовать меня. Так вот, дорогая моя, этого не будет. И своих волков, которые меня пасут, ты можешь отзывать, всё
равно они ничего не смогут накопать, потому что копать – не-че-го. Вы можете просто
попробовать с ней поговорить, нормально, по-человечески. Почему вы не пробуете диалог?
Почему не можете объяснить? Доказать словами? Зачем сразу – грязь, Даша, зачем?
Кира осознала, что, хоть и говорит шёпотом, но почти кричит, и замолчала. Воронцова
задумчиво смотрела на неё:
- Почему ты так бесишься, Кира? Признайся, она нравится тебе?
Шалль поняла, что допустила ошибку, начав говорить так яростно, но и на этом можно было
сыграть:
- Даша, ты можешь думать, как хочешь. Конечно, она мне нравится, как все здравомыслящие, адекватные люди. Она мне нравится, потому что она готова слушать и готова думать. И, в
отличие от тебя, она более благородна и даже не пытается повлиять на мои материалы. И мне
кажется, что ты тоже можешь попробовать с ней поговорить и объяснить. И ты мне тоже
нравилась. До того, как решила, что можешь втянуть меня в свои игры! Не будет этого.
Единственное, что я могу для тебя сделать: если представится случай, я скажу Шереметьевой, что ты хочешь с ней встретиться. Не думаю, что она откажет. Ты же была в Казани, ты всё
видела сама. Почему ты промолчала тогда, когда она просила говорить? Что, страшно стало?
Гораздо легче действовать исподтишка! Кто знает о тебе? О твоей ориентации? Ты говоришь, что борешься, а кто об этом знает? Почему-то мне кажется, что ты не готова признаться в этом
открыто, и тут я тебе помогать не буду. Не в моих правилах разговаривать о чужих тайнах. И
будь уверена, что о тебе я не скажу ничего. Но, чёрт возьми, если от меня будет зависеть, смогу
ли я предотвратить твоё – именно твоё! – преступление, я это сделаю. Именно из-за таких
беспринципных, жестоких и, по большому счёту, глупейших игр вас и считают упырями, ублюдками, уродами. Подумай, чего ты такими способами добьёшься? Мне не хочется, Даша, чтобы эта идиотская идея погубила тебя и тех, кто доверился тебе, не зная других способов