первенство в стремлении подарить наслаждение, которое обрушивалось штормом, раз за разом
становясь всё сильнее и безумнее… И когда они лежали в изнеможении, ловя дыхание друг
друга, казалось, что они – два языка пламени, которые, изгибаясь и сливаясь, разделяясь и
сплетаясь, перетекая друг в друга, горят только вместе, и это пламя не нужно обуздывать и
укрощать…
Два часа пролетели, как один миг, и вот уже Александра выметнулась из студии, а Кира обняла
подушку, вбирая лёгкий запах духов и расплавленного тела, оставшийся после Шереметьевой.
Обнажённая кожа остывала медленно, и вместе с прохладой стали приходить тяжкие мысли.
Впервые подумалось: предстоящая командировка – вообще-то рискованная штука, и опять
остаться в одиночестве, пусть и на пару месяцев, оказаться лишённой возможности даже
говорить по телефону – это испытание станет самым суровым. Легко было, когда одиночество
стало второй кожей, а сейчас – хуже, чем уксус налить на кровоточащий разрез… но слово
дано, а Шалль никогда не нарушала обещаний.
От тревожных дум стало неуютно и совершенно расхотелось нежиться в постели. Кира встала, приняла душ, привела себя в порядок и вышла в вечереющий душный Париж. Хотелось сделать
что-то изысканное и, наверное, нелепо романтичное, что-то вроде клубники в шампанском при
свечах. Шалль поймала себя на том, что беспечно и счастливо улыбается, и всплыли строки:
«подарков не просят и не обещают, подарки приносят и отдают…». Подарки без отдарков…
Очень хотелось верить, что жизнь не потребует за этот подарок расплатиться, потому что этот
подарок был бесценен, и платить за него, кроме как самой жизнью, было нечем…
«Не умеешь ты просто наслаждаться моментом… Брюзга и скептик…» - укорила себя Кира и, встряхнув головой, зашла в кондитерскую.
***
Александра вернулась, как и обещала, ближе к десяти вечера. На балконе был накрыт
трёхлапый столик, два плетёных кресла стояли рядом, и было в этом что-то настолько уютное и
родное, что в глазах предательски защипало. Кира вышла в прихожую и стояла, опираясь
плечом на косяк, в белоснежной майке-американке, камуфляжных брюках и босиком, сильная, дерзкая, необузданная и в то же время домашняя и внешне очень спокойная. Шереметьева
сбросила туфли и одним движением будто перетекла разделяющие метры и влилась в изгибы
тела Киры. Не говоря ни слова, она просто вдыхала терпковатый цитрусовый аромат и не
думала ни о прошедшей встрече, ни об угрозах, ни о будущем. Ей было достаточно просто
стоять и каждой клеточкой тела вбирать едва сдерживаемый жар полыхающей в Кире страсти.
Кира прижималась губами к виску Александры, обнимала за тонкую талию, не отпуская, но и
не лишая свободы, чувствуя, будто сплетающиеся тела – как скрипка со смычком, сливаются
друг с другом, рождая свою, особенную музыку, двигаясь в одном ритме.
Понимая, что ещё несколько мгновений, и нежность взорвётся бурей, Кира немного
отстранилась, приглашая Александру посмотреть на неё:
- Я ждала тебя. Как всё прошло?
Александра, протестуя против разъединения, потёрлась носом о шею Киры, наслаждаясь
произведённым эффектом: внезапной и сильной дрожью, сотрясшей всё тело, и прошептала:
- Я очень хотела быстрее вернуться к тебе. Давай не будем сейчас говорить о том, что было, и
том, что будет? Я хочу сейчас быть только с тобой.
Кира улыбнулась и, развернув Александру к себе спиной, лицом к балкону, сказала:
- Давай поужинаем. По опыту знаю, что официальные встречи не позволяют получить
удовольствие от вкусной еды. А вот со мной, я надеюсь, у тебя получится.
Александра тихо рассмеялась и откинула голову назад, ловя взгляд Киры:
- Ты – моё удовольствие. У меня с тобой всегда получается.
Кира внезапно смутилась и заполыхала румянцем, уловив смысл. Александра ловко
вывернулась, обхватила длинными пальцами затылок девушки и стала долго и с наслаждением
целовать. Отдышавшись немного, но всё ещё не опуская рук, медленно проговорила:
- Мне нравится тебя смущать. Ты такая… такая чистая, такая… неискушённая, что ли… Не
думай, что я над тобой насмехаюсь. То, что ты даришь мне… Мне это действительно нужно.
Кира внутренне вздрогнула: «Надеюсь, это не надоест тебе быстрее, чем я хотя бы уеду…
Господи, как же я боюсь, что это всё – игра…» - но постаралась сдержать себя и тихо сказала:
- Я рада, что тебе хорошо. Может, всё-таки ужин? Давай, посидим вместе?..
Александра уловила незнакомые, грустные и просящие нотки в голосе, но мысленно
отмахнулась от них. Почему бы и нет? Ужин в сонном квартале Парижа, шоколадные капли на
хрустящем багете, немного фуа-гра и кальвадоса, доносящийся с соседнего балкона запах мяты
и сигар… Казалось, что нервы превратились в струны на скрипке, стали слишком чуткими и
натянутыми. Несколько часов, проведённых врозь, казались литым свинцом, и только когда
они были вместе – только тогда шпили были летучими, крыши – живыми и нежащимися под
гуляющим, тёплым вечерним дыханием с далёких Елисейских полей. Небо на западе
укрывалось золотым вечерним облаком, и единственное, что было важно, - то, что Кира была
рядом. Настоящая, живая, не оттиск письма, не слепок воспоминаний, и не было никого, кто
бы мог нарушить это невероятное, невозможное единение…
Потом было неспешное наслаждение, когда от кончиков пальцев к впадине венной, нежно, настойчиво делая пленной, вверх по предплечью, быстрей, до ключицы, с голодом диким
весенней волчицы, не успевая взглянуть и вздохнуть, ткань открывая, где прячется грудь, там, где безумно от жара ладони выгнулась, втиснулась, спелым бутоном… и только жаркий шёпот, неясный, неверный, сбивающийся: не думай, лети, послушай дыханье, почувствуй спинными
меня позвонками… в себя загляни, но не спорь, а безумствуй, ты можешь отдать мне себя…
просто… чувствуй… держа весь мир на кончиках пальцев, на изгибах ресниц…
***
Александра спала, а Кира, немного подремав, полусидела, подсунув под спину подушку, и
бесшумно писала на ноутбуке теснившиеся в голове мысли, постоянно поглядывая на
разметавшуюся рядом девушку. Саша была невероятно красива. Длинные сильные руки
обнимали скомканный тонкий плед, одна нога согнута в колене, другая вытянута, один взгляд
на плавный изгиб спины и бедра заставлял дышать резче и наполнял неуёмным восторгом.
Кира в очередной раз изумилась собственной ненасытности. Никто и никогда не приводил её в
состояние постоянного, болезненного возбуждения, когда только от мысли или взгляда
становилось больно сидеть или идти, словно огненная магма моментально начинала бурлить
внизу живота, ища и не находя выхода... Но далеко не только жажда дарить и получать
наслаждение иссушала её. Такого чувства неизбывной, почти удушающей нежности, такого
безумного ликования от красоты, такой первобытной необходимости в прикосновениях, словно
в воздухе или воде, Кира не помнила.
Было так невыносимо трудно – не спрашивать, что дальше, подчиняться «здесь и сейчас», не
думать о последствиях. Что она может предложить Александре? Как они будут жить? Как она
будет жить – в постоянном ожидании свободной минуты в жёстком графике жизни
Шереметьевой? В незнании, что для Александры их близость? В невозможности в любую
минуту позвонить и узнать, думают ли о ней, говорить, что думает сама… Да, она рядом, да, это чувствуется, что ей хорошо, да, но… Но сколько может это продлиться? Будет ли Саша
ждать возвращения? И захочет ли продолжения после того, как Кира вернётся? Нет ответа. И не
будет, пока не прожита жизнь…
***
Огромные тёмные очки и кепки, майки и хлопковые брюки сделали их неузнаваемыми и, воспользовавшись этой нехитрой маскировкой, Кира и Александра два дня гуляли по Парижу, исследуя улочки и кабачки, наслаждаясь архитектурой и скульптурами, используя каждый