— Ногти-то зачем? — простодушно не выдержал я.
— Чтобы не смог порвать вены на запястьях. Стены его камеры обиты матрасами, как у буйных в сумасшедшем доме. Поддерживается постоянная температура в 22 градуса: не душно и не простынет. Хотите на него взглянуть?
— Никоим образом.
Ее раздосадовал мой ответ.
— А мне хочется, чтобы вы на него взглянули! Говоря по правде, ничего особенного в этом зрелище нет. Он потерял изрядную долю своей красоты, растолстел и обрюзг. Что естественно: много ест, мало двигается. Но я ведь не в музей вас приглашаю. И не на конкурс красоты.
— Зачем вам так нужно показывать его мне?
Мара легкомысленно пожала плечами.
— Любопытно вас свести — это достаточный мотив.
— А он знает об уготованной ему участи?
— Да, я ему сообщила.
— И как он к этому относится?
— Сомневаюсь, что он осознал, что именно его ждет. Он ведь примитивен и туповат, мой мальчик.
— Возможно, осознал, но не имеет ничего против?
Мара уставилась на меня с возмущением.
— Вы соображаете, что сейчас сказали?! Что может быть страшнее полного, абсолютного небытия?
— Любой атеист — а по статистике к ним принадлежит каждый третий житель Земли — уверен в абсолютном небытии после смерти. И ничего, как-то живут. И даже находят поводы для веселья.
— Вы изрекли глупость. Во-первых, даже атеисты в глубине души на что-то рассчитывают в инобытии. Во-вторых, мой испанец не атеист, его родители были католиками. Я понемногу разочаровываюсь в вашем интеллекте, Норди. Видимо, и высокий ай-кю не дает гарантии истинного ума.
— Согласен.
Судя по интонации и контексту, она должна была подняться и уйти, бросив на пороге очередную колкость. Но Мара медлила.
— А давайте я все-таки вам его покажу! — выпалила она азартно. — Прямо сейчас!
— Вашего испанца?
— Кого же еще?
— Но зачем?
— Я уже ответила: из любопытства. Хочу услышать ваше мнение.
— Могу озвучить его прямо сейчас: оставьте беднягу в покое, выпустите, дайте работу мусорщика или посудомоя, раз уж нельзя отпустить совсем. И найдите другое применение вашей безудержной креативности.
— И все-таки я хочу вас познакомить. Хочу, хочу, хочу! — забубнила она, как несносный капризный ребенок. — Я чувствую, пока на уровне интуиции, что зачем-то это нужно.
Я вздохнул.
— Хорошо. Если от моего решения зависит его судьба, я познакомлюсь с ним. Не скажу, что он симпатичен мне, ваш узник. Судя по вашему рассказу, негодяй, каких мало. Но и последний негодяй, на мой взгляд, не заслуживает такой кары.
— А эта дурочка уперлась, и всё тут! — Мара экзальтированно всплеснула руками. — Подайте ей полное небытие, и никак иначе. И уж никоим образом не негодяйка и не злодейка: сомневаюсь, что она обидела в жизни мышонка или лягушонка.
— Вы про Юдит?
— Про кого же еще? Какой вы непонятливый!
— Мы говорили про вашего испанца. Не ожидал столь резкого перескока на другую тему.
— К испанцу мы идем! И прямо сейчас. — Она поднялась с дивана и повелительно протянула руку. Обновленный маникюр был в черно-желтую полоску. Словно на каждом ногте застыла, прилипнув, маленькая оса. — Надеюсь, вы оставите в тайне местонахождение его темницы?
— Ничего не обещаю, — буркнул я.
— Впрочем, это неважно. Освободить его не в силах человеческих.
Темница оказалась подвалом административного корпуса, вход в который находился в метре под землей на северной стороне здания, обращенной к неосвоенным сопкам. Место укромное, надо признать: дверь не заметить, не зная заранее. Мара долго гремела ключами над огромным замком и амбарным засовом, прежде чем впустить меня внутрь.
Было полутемно, тесно и душно. И дурно пахло.
Разглядеть пленника в деталях при свете тусклой лампы за решеткой в углу потолка оказалось непросто. Абсолютно голый мужчина, одутловатый, склонный к полноте, со свалявшимися темными волосами полулежал на полу, устланном грязными матрасами. Сходство с фотографией, предъявленной мне, было весьма отдаленным. Ничего красивого или хотя бы яркого в облике пленника уловить я не мог, как ни старался.
При нашем появлении испанец едва повернул голову, оторвав глаза от экрана мобильника, по-видимому, от игры. На матрасе стены в полуметре от пола темнело сальное пятно от его головы.
Вся обстановка, помимо матрасов, состояла из ведра, накрытого деревянной крышкой (по-видимому, параши), и табуретки, на которой застыли миска с остатками еды и кувшин с водой.
— Воняет здесь у тебя, дружок, как в зверинце, — вместо приветствия заметила, сморщив нос, Мара. — Хочешь, принесу ароматизатор? И еще, пожалуй, распоряжусь, чтобы выносили ведро не раз в два дня, а каждые сутки.
Узник не ответил. Он вернулся к игре, то ли изображая, то ли впрямь испытывая полнейшее равнодушие к факту нашего прихода.
— Не желаешь разговаривать, милый? — Мара ласково потрепала его по щеке. — Еще больше располнел, скоро щеки будут торчать из-за ушей. Стройный красавчик весь ушел в сало! Гимнастикой бы занялся, что ли.
Она понюхала пальцы, касавшиеся кожи пленника, и скривилась. Вынула из кармана душистый платочек и тщательно протерла их кончики.
— Я привела к тебе гостя. Оставлю вас вдвоем на двадцать минут. Может, с ним тебе захочется поболтать, в отличие от меня.
— Помилуйте, но я вовсе не жажду общаться с этим человеком!
Мой вопль остался без внимания. Перед тем как выйти, Мара бросила:
— Не стоит бояться, Норди. Бить или убивать вас он не станет: ни мозгов, ни энергии не осталось даже на это.
Дверь захлопнулась, проскрежетал ключ в замке.
Я обреченно присел на матрас, заменявший пол, выбрав место подальше от параши. Двадцать минут? Надо надеяться, Мара окажется пунктуальной: и пяти минут в этой вони вынести трудно. А главное: о чем беседовать с апатичным обрюзгшим убийцей? Подумал с минуту, выбирая тему, могущую оказаться ему интересной.
Узник продолжал общаться с экраном мобильника, не обращая на меня ни малейшего внимания.
— Знаешь, как можно покончить с собой, не имея ни ножа, ни веревки, ни даже осколка стекла?
Он на миг коснулся моего лица тусклыми зрачками и хмыкнул. Что ж, примем это за интерес к теме.
— Изобретение японцев. Они откусывают себе язык, у самого корня. — Я открыл рот и показал пальцем, отлично отдавая отчет, насколько глупо выгляжу. — Там проходит артерия, и если ее перекусить, кровотечение получается сильное. Кровь при этом нужно сглатывать. Впрочем, тебе не нужно — тебя ведь никто не видит.
— Я слыхал об этом, — откликнулся он, продолжая играть. Голос был ленивый, высокого тембра. — Японцы большие умельцы по части смерти. Но они тренируются с детства. На собаках.
— А ты тренируйся на себе, — выдал я очередную глупость.
Он усмехнулся.
— Зачем? Самоубийство — страшный грех. На мне и так хватает грехов: я порешил двоих. К чему добавлять еще?
— Но ведь Мара сказала тебе, какую уготовила кару. Уничтожение души. Полное небытие. Чтобы не допустить такого, самоубийство оправдано.
— Бред. Бабьи выдумки, — бросил он презрительно.
— Мара отнюдь не баба, хоть и пребывает в женском теле. У нее гениальные мозги, если ты еще не понял. Послушай, — я хотел обратиться к нему по имени для большей задушевности, но сообразил, что Мара не представила нас друг другу. — Она обязательно придумает, как решить эту проблему. Она добивается всего, что задумала. Тем более что над этим бьется целая исследовательская группа, а информация собирается по всей сети.
Испанец вновь посмотрел на меня. На этот раз с раздражением.
— Она дура. Полная. Мне ли не знать: я ее трахал. Бывают не очень умные женщины, и даже часто, но подобной еще не встречал. Вот, — он постучал костяшками пальцев по своей макушке. — Она не понимает ничего ни в чем: ни в мужчинах, ни в спорте, ни в технике, ни даже в том, как приготовить омлет с паприкой.