Я вздохнул.
— Трудно с тобой, братец. Но все-таки поверь мне: ее угроза вполне реальна. Зачем мне лгать тебе? Ты мне не враг, не соперник. Никто.
— Я всем никто. Но ты несешь бред, приятель. Чушь собачью. Не уговаривай меня, чувак, откусывать язык, грызть вены, отрывать член или как-то еще калечить своё тело. Я умру естественным путем, от старости или от болезни. И чем дольше просижу взаперти в этой вонючей норе, тем больше грехов спишется с моей бессмертной души. Так что линять отсюда тоже не уговаривай.
— Линять я не уговариваю. С острова Гиперборея скрыться невозможно.
— Тогда заткнись. Или нет, расскажи парочку свеженьких анекдотов. Давно не смеялся.
— Знаешь, как-то не до анекдотов. Жизнь здесь не располагает к…
— Тогда засунь язык в задницу, — прервал он меня.
Послышался звук ключа в замке. Неужели двадцать минут миновали? Вот радость-то.
— Ах, вы мои лапушки, — протянула Мара с елейной улыбкой. — Один о душе думает, еще немного — и будет новый святенький, можно канонизировать. Другой предлагает унести ноги от заслуженной кары. Я полностью разочарована в вас, Норди. Ожидала чего угодно: глупости, мягкосердечия, розовых слюней. Но не предательства, столь явного и одиозного.
— Вы подслушивали? Что я за болван: сразу не догадался!
Она кивнула на круглое вентиляционное отверстие на потолке.
— А разве вправе я чего-то не знать о моем маленьком сладком мальчике? — она наклонилась к узнику — поцеловать или погладить, но, видно, почувствовав запах, отстранилась. — Пожалуй, нам пора, Норди. — Я ощутил цепкие пальцы на своем локте. — Свидание окончено!
Мара повозилась с замком, закрывая узилище. Я двинулся прочь, не дожидаясь ее. Она догнала торопливыми шагами.
— Какой же вы наивный, право слово! Неужели и впрямь думали, что я оставлю вас наедине, без присмотра?
Вопрос остался без ответа.
— Ну и как он вам, мой малыш?
— Никак, — нехотя бросил я. — Обыкновенный парень, слегка отупевший от безделья. Впрочем, кое-что он говорил дельно: скажем, о своих грехах, которые искупит долгое сидение взаперти. О вашей затее, которую назвал бредом. Ах, я и забыл: вы же сами слышали.
— Мальчик не знает меня с этой стороны. В силу собственной неразвитости не догадывается о возможностях моих мозговых клеток. Слегка отупел, говорите вы? Он и был таковым. Полное ничтожество, бревно, гнилое дерево! Но как забавно он рассуждал о моей глупости: проекция чистой воды. Он, видите ли, знает меня, потому что трахал. Тогда самые большие мудрецы и душеведы — шлюхи.
— Среди проституток встречаются неплохие психологи. А как, кстати, его имя?
— А вам зачем? Его имя Гаденыш. Зовите так, не ошибетесь!
Она продолжала пылко честить своего ненавидимого-любимого, наделяя самыми уничижительными эпитетами. Но я не вслушивался: стало скучно. У развилки дорожек остановился.
— Мне сюда, Мара. Вы хотели услышать мое мнение. Если вкратце, то…
— Оставьте его при себе! — презрительно бросила она, продолжая идти.
— То есть как? Но зачем тогда вы тащили меня в эту вонючую яму, заперли на двадцать минут с крайне несимпатичным субъектом… Ради чего это всё?!
— Тогда я хотела знать ваше мнение, сейчас не хочу. — Она остановилась и посмотрела на меня через плечо. — Что вы так удивляетесь? Знайте, я солипсистка. Отсюда и все кажущиеся странности в общении и поведении.
— Как-как? Солипсистка? — Я был ошарашен.
— Вы плохо слышите? Или вам незнакомо это философское понятие? Обратитесь к Гуглу, а я спешу.
— Я знаю, что означает это понятие.
— Вот и умница. Солипсист — значит, нет иного сознания в мироздании кроме меня. Вы все — составные части моей необъятной психики, бескрайнего внутреннего мира. Кусочки пазла, из которого состоит моя вселенная.
Я продолжал недоумевать.
— Вы это всерьез? Не шутите?
— Вполне. А отчего вы так удивляетесь?
Я медленно прошел разделявшие нас три метра.
— Помилуйте, всегда считал солипсизм подростковым мировоззрением. Апогеем инфантильной самовлюбленности, либо серьезным психическим нарушением — если человек производит впечатление взрослого. Чем-то вроде шизофрении.
— Вы несете полную чушь, милейший.
— Почему же? — не сдавался я. — Назовите хоть одного более-менее великого или хотя бы известного человека, который имел бы солипсистское мировоззрение.
Мара скептически скривила яркие губы.
— Умные люди, как правило, не трубят миру о том, что других сознаний не существует. Но в своих творениях намекают об этом, и другие умные люди способны читать между строк. Несомненным солипсистом, к примеру, был русско-американский гений Набоков.
Набокова, к стыду своему не читал, поэтому возразить было нечем. Но я быстро нашелся:
— И гений может быть душевнобольным — чему немало примеров в истории.
Мара расхохоталась.
— Вам не удастся меня обидеть, как бы вы ни пыжились! Считайте меня подростком, считайте самовлюбленным ребенком, считайте шизофреничкой. Мне все равно, что обо мне думает крохотная частичка меня. Это не задевает — разве что слегка щекочет. Продолжайте щекотать меня: смеяться всегда приятно!
Мне же ее смех не был приятен, и потому попытался углубить тему.
— Я вам не верю, что бы вы ни говорили и как бы звонко ни хохотали. Вы пытаетесь меня разыграть, ввести в заблуждение, но не слишком успешно. Не может взрослый, умный и весьма креативный человек быть солипсистом. Хоть убейте меня на месте.
— Убивать на месте не буду, — она обмахивала покрасневшее от смеха лицо платочком, отчего мои ноздри ласкал пряный аромат. — Это неинтересно. Меня нисколько не волнует, верите вы мне или нет. Возбуждение ваше поначалу показалось забавным, но уже стало надоедать. Думаю, пора раскланяться и побежать каждому по своим делам.
— Постойте, — упорствовал я, пытаясь заглянуть в омут этой странной души, увидеть дно и обитающее там (водоросли? самоцветные камушки? безобразные чудовища?) — Объясните в таком случае: зачем солипсисту кому-то мстить? Пытаться уничтожить чью-то душу? Где логика? С точки зрения солипсиста, душа во вселенной одна-единственная — его собственная.
Я был уверен в железобетонной прочности аргумента и ждал смятения или хотя бы смущения. Ничуть не бывало.
Мара взглянула на меня, словно на школьника младших классов, ляпнувшего у доски несусветную глупость.
— А почему я должна быть логичной? Чтобы соответствовать вашим ожиданиям, вашим прямолинейным и твердолобым установкам? Увольте. Взамен логического мышления — на редкость занудливой и заурядной вещи, надо сказать — я наделена массой иных качеств, не в пример более ценных и ярких. Сами же упомянули мою креативность. Гении взбалмошны и непоследовательны, знаете ли. Унылая логика — удел посредственностей. Видным представителем которых вы и являетесь, судя по нашему диалогу.
И вот на этом мы расстались.
Я улучил момент и задержал Юдит, когда она направлялась на групповую медитацию.
— Знаете, Юдит, сегодня я его видел!
— Узника? — догадалась она.
— Да. Имел счастье побывать в его темнице. Похожа на палату для буйных в сумасшедшем доме: вся обита матрасами.
— И как? — в серых глазах загорелся интерес.
— Что — как?
— Как он вам показался? Есть за что любить и ненавидеть с такой неистовой силой? Немыслимо хорош собой?
Я пожал плечами.
— Дело вкуса. Скорее, смазлив: испанец со смоляными волосами и тугими ягодицами. Впрочем, и это в прошлом: обрюзг. Наверное, хорош в постели, но об этом судить не мне.
— Разве можно такого возненавидеть?
— Я бы не смог. Мне он внушал жалость. Смешанную с отвращением.
Интерес в серых глазах потух.
— Я спешу, простите, — обогнув меня, Юдит устремилась дальше.
Положительно, нашей дружбе и исповедальному общению пришел конец.
Глава 27 СОЛИПСИСТКА