— Это его семья, — догадался я.
— Тише, — шепнул Джекоб. Нагнувшись к моему уху, пояснил еле слышно: — Разбились месяц назад на машине, все трое: жена, сын и дочка.
— Садисты, — внятно пробормотал я. — Бессердечные выродки.
— Роу, выведите хама прочь, — холодно приказала Мара.
Доктор послушно поднялся с места.
— Не трудитесь, я выйду сам!
— Впрочем, нет, — передумала она. — Сочувствие — тоже крайне интересная эмоция. Поработаем и с ней заодно.
Поколебавшись какое-то время, я остался на месте. К счастью, второй опыт был короче первого: минут через пять беднягу отпустили.
— Выпейте еще воды, — посоветовал мне Джекоб в перерыве, пока готовили третий опыт. — Сдается мне, эксперимент номер два дался вам тяжелее первого.
Я ничего не ответил, но воду выпил.
Экзекуция номер три была посвящена ярости и шока не вызвала. (Отчего испытал немалое облегчение.) Двое незнакомых мужчин, явно не из числа интеллектуалов, то ли спортсмены, то ли военные, сначала перебрасывались уничижительными репликами, затем подрались — безудержно, яростно, в кровь. Я даже не сразу понял, кто из двоих испытуемый, а кто подручный исследователей, умелый актер-провокатор, настолько они походили друг на друга, и обликом, и реакциями.
А вот четвертый опыт опять встряхнул. Ощутимо, болезненно. Подопытной оказалась Дина, которую наши садисты приговорили испытать настоящий, неподдельный, качественный ужас. В комнатку, где наглухо заперли бедную женщину, в маленькое окошечко принялись запускать змей. Больших, маленьких, узорчатых, матовых, вплоть до огромного белесого питона. Дина металась, вжималась в стены, пронзительно верещала. Смотреть это шоу было невыносимо. Я оглянулся на Мару: гениальная исследовательница впитывала каждое движение жертвы на мониторе, сочные губы приоткрылись, иудейские очи горели. Исследовательский азарт похож на вожделение, подумалось мне. Во всяком случае, в этой незаурядной душе.
— Ради всего святого, хватит! — взмолился я. — Что вы надеетесь узнать, продолжая это изуверство?!
— Хватит так хватит, — неожиданно легко согласилась она. — Роу, на сегодня довольно.
Когда Дину выводили под руки два молодых санитара, старательно стараясь не наступать на кишащих на полу рептилий, я заметил, что на ее длинной узкой юбке расплылось темное пятно. Бедняжка. Конечно, она не может не знать, что за ней пристально наблюдают…
На обсуждении опыта я высказал Роу всё, что думал на этот счет. Благо, Мара отсутствовала и заткнуть мне рот было некому.
— Скажите, с какой целью проводятся эти издевательства над людьми, дублирующие уже проведенные эксперименты? Разве не проявились воочию, во всей полноте отрицательные эмоции во время внушенных трипов? Разве мало пожирали нас бесы, пиявки и дикие медведи? И вот: опять!..
— Вы ошибаетесь, Норди, — сухо парировал психоаналитик. — Мы не дублируем, мы рассматриваем проявление эмоций с разных сторон: мистической, психологической, эстетической, физиологической. Вам следовало бы не возмущаться, брызгая слюной, но поглубже копнуть суть вопроса.
— Не буду я ничего копать! Меня чуть не вытошнило — благодарю за изысканную фантазию, верно, долго придумывали? — но по сравнению с потерявшим семью беднягой или унижением Дины, то было лишь милой шуткой. Хоть бы извинились перед ними, господа креативщики!
— Мне не нужно никаких извинений! — испуганно запротестовала Дина. (Она переодела юбку на точно такую же, по этой причине опоздав на обсуждение на десять минут.) — Я рада оказаться полезной, хоть в чем-то. Мои неприятные переживания и рядом не стоят с грандиозностью темы, над которой нам всем повезло работать.
— Уймитесь, Норди, — недовольно пробурчал Джекоб. — А лучше подите погуляйте. Всем будет полезнее, если вы сейчас нас покинете.
Дина энергично закивала:
— И научной истине прежде всего!
— И пойду, — я резко поднялся с места. — Искупаюсь! Надеюсь, океанские волны помогут мне смыть тошноту.
Конечно, в ледяную воду я не полез. Но прибрежный ветерок охладил и слегка утихомирил. Поэтому, когда час спустя ко мне присоединился Джекоб (обсуждение на этот раз оказалось коротким), беседа потекла на значительно более низком градусе.
— Вы заметили, Джекоб, с каким лицом наблюдала Мара за рыдавшим мужчиной, за потерявшей лицо Диной? Ноздри дрожат, пальцы вибрируют, словно у охотящейся крупной кошки.
— Охота за истиной — увлекательное занятие, братец вы мой.
— Какое отношение имеют эмоции к аннигиляции души?
— Никакого. Мара занимается несколькими проблемами одновременно. Эмоции, точнее, техника управления ими — ее любимый конек. Чистые, беспримесные эмоции — словно краски радуги или ноты. Семь красок, семь нот, семь основных эмоций.
— Какая седьмая? — спросил я, перебрав в уме все известные (страх, гнев, горе, отвращение, радость, удивление).
— Седьмую она надеется создать, синтезировать.
— Ну, и занималась бы только эмоциями. Нет, подавай ей аннигиляцию! Познать истину — для того чтобы управлять, унижать, уничтожать. Неужели ее одаренность, ладно, пусть даже гениальность, дают на это право?
— Вопрос вопросов! — Русский коротко рассмеялся. — «Тварь ли я дрожащая, или право имею?»
— Что, простите?
— Все забываю, что вы не знакомы с великой русской литературой. (В отличие от умницы-Юдит.) Хотя Достоевский, батенька, принадлежит уже мировой культуре.
Я промолчал. Не дождавшись сокрушенных междометий, Джекоб продолжил:
— Этим вопросом писатель задается в своем романе «Преступление и наказание». Главный герой, студент, умница и благородное сердце, размышляет, вправе ли он убить никчемную и злую старушонку-процентщицу, чтобы на ее деньги потом сотворить много добра.
— И как решает этот вопрос писатель?
— Однозначно: нет. Никто не вправе отнимать жизнь, даже у столь презренных и бесполезных существ.
— Книгу я не читал, но об этой дилемме наслышан. Судя по вашей интонации и лукавому выражению глаз, вы не согласны со своим национальным, простите, общемировым гением?
Джекоб покосился на меня, пытаясь определить, содержится ли в вопросе ирония, или одно простодушное любопытство.
— Не согласен. Встречаются и имеющие право. Но это не полководцы вроде Наполеона или Александра Великого, и даже не гении вроде самого Федора Михайловича.
— А кто же?
— А вот послушайте-ка одну хасидскую притчу. (Хасиды, чтоб вы знали, это ответвление от иудаизма. Ребята с немалым налетом снобизма, но в некоторых вещах весьма мудрые.)
— О хасидах наслышан.
— Это отрадно. Так вот, как-то раби (запамятовал имя) начал свой урок такими словами: «Знаете ли вы, дети мои, правила игры в шашки?» Кто-то из учеников покивал, кто-то замотал головой, но все промолчали. «Так вот, — продолжил учитель, — правила эти просты. Пешка ходит только вперед и за один раз проходит только одну клетку. Но, дойдя до края доски, она становится дамкой. Дамка же ходит в любую сторону и с любым количеством клеток за раз».
— Ну? — не выдержал я, поскольку Джекоб умолк, поглядывая на меня со значением и пощипывая бороду. — Какой смысл повторения всем известных правил игры в шашки?
— А вы подумайте.
Я послушно подумал.
— А-а…
— Дошло?
— А где критерии того, что ты дошел до края доски?
Русский молча пожал плечами.
— Так вы… так вы считаете, что Мара прошла в дамки и оттого может творить всё, что ей вздумается? Унижать, разрушать, убивать?
— Боже мой, Норди, при чем тут Мара?
Он отвернулся, во взгляде читались скука и разочарование.
— Вы посидите тут один, подумайте еще. А лучше вовсе не думайте, вычистите свое ментальное тело, оставьте его пустым, как лишенную громоздкой мебели комнату.
Но этого я не смог. Не умею не думать, как и не чувствовать и не тосковать.